Пафос социально-экономических преобразований, начатых по инициативе "верхов", состоял в переходе к более свободному и процветающему обществу – обществу, где было бы больше возможностей для развития личности по законам ее собственной жизнедеятельности. Исходя из весьма распространенного мнения об отсутствии свободы в коммунистическом обществе, ожидалось, что закрепощенный (и – что немаловажно – страдающий от этого) российский народ стремится к свободе. Причем свобода эта непременно имеет западный образ и подобие (иначе какая же это свобода?!), а значит, ее обязательными атрибутами должны были стать возросшая независимость и самостоятельность социальных действий – разумеется, в рамках соблюдения правовых норм.

Задуманный переход к новой общественной системе не мог не произойти без изменения базовых социальных институтов (экономических, политических, культурных). Пришедшие к власти реформаторы начали с самого для них доступного – с системы права как той части социальных норм и отношений, которая декларируется государством и охраняется его силой. Были провозглашены новые экономические, политические, гражданские права, которые принципиальным образом меняли тип социетальной свободы в России. Причем они были не только провозглашены, но и начали в той или иной степени реализовываться в действительности, сигнализируя об исчезновении или ослаблении многих прежних, "административно-командных" ограничителей индивидуальной свободы [4–5]. Первые шаги на пути к западной институционально-правовой свободе будто бы сделаны. В чем же тогда проблема?

Проблема состоит в том, что возросшая свобода, столь необходимая для осуществления рыночных реформ и других социальных преобразований, в современных условиях в силу ряда причин все более "перетекает" из правового социального пространства в неправовое. Основные системообразующие институты общества – экономика, политика и право, – подверглись преобразованиям в неодинаковой степени и неодновременно. И сегодня в самом удручающем положении находится, пожалуй, именно право.

Правовой нигилизм, как принято считать, всегда был присущ российской общественной традиции. "Не я виноват, – писал В. О. Ключевский, – что в русской истории мало обращаю внимания на право: меня приучила к тому русская жизнь, не признававшая никакого права" [2, с. 68]. Не случайно поэтому и В. Даль определял свободу через волю и распространял это понятие на гораздо более широкий круг явлений, чем допускает западная традиция, вплоть до "полного, необузданного произвола или самовольства" [1, с. 151]. Правовой беспредел царит и в современной реформируемой России. По сравнению с дореформенным периодом разница состоит лишь в том, что расширение свободы слова и права на достоверную информацию о состоянии дел в стране повысили уровень информированности населения о произволе и беззаконии в разных сферах жизнедеятельности и на разных уровнях иерархии. Но даже те, кто поверил, что теперь информирован действительно обо всем, сегодня признает свою правовую беспомощность: "Мы теперь все знаем: кто сколько своровал, кто взятку взял, кто войну начал, но знаем и то, что за это никого не наказывают".

Здесь и далее приводятся данные социологических обследований, проведенных ИЭиОПП СО РАН в Алтайском крае в 1995 г. (один сельский район) и Новосибирской области в 1996 г. (один сельский район и малый город) и в 1997 г. (два сельских района). Выборочная совокупность репрезентирует генеральную по полу, возрасту и уровню образования взрослого населения (1995 г.) и населения трудоспособного возраста (1996 г.), по полу и возрасту взрослого населения (1997 г.).

Как показали данные наших эмпирических обследований в восточных регионах страны, эмоциональный образ новой социетальной свободы в большом числе случаев преимущественно отрицательный. Причем среди его компонент с большим опережением лидирует "правовая": абсолютное большинство респондентов (69–74%) указали, что современная свобода вызывает произвол, вседозволенность, и только 8–12% – что она предполагает строгое соблюдение законов. Новая социетальная свобода чаще характеризуется как безответственная (66–74%), чем как ответственная (6–15%), и несмотря на традиции правового нигилизма, пока все же чаще оценивается как мешающая (54–60%), чем как помогающая (10–24%).

Замечание. Здесь и далее приводятся данные социологических обследований, проведенных ИЭиОПП СО РАН в Алтайском крае в 1995 г. (один сельский район) и Новосибирской области в 1996 г. (один сельский район и малый город) и в 1997 г. (два сельских района). Выборочная совокупность репрезентирует генеральную по полу, возрасту и уровню образования взрослого населения (1995 г.) и населения трудоспособного возраста (1996 г.), по полу и возрасту взрослого населения (1997 г.).
 
 

Как же сказывается на формировании новой социетальной свободы отставание современного права от двух других системообразующих институтов общества – экономики и политики? Каковы в связи с этим шансы перехода российского общества к более свободному в западном понимании, где право, как известно, – необходимое условие и непременный ограничитель индивидуальной свободы? Какие общественные отношения и состояния в действительности складываются в ходе реализации новых экономических и политических прав и социальных ролей? Такие, какие предполагает западная общественная и научная традиция, или какие-то другие? К чему приводят возросшая самостоятельность и независимость социальных субъектов в условиях правового беспредела?

Стремясь обнаружить конкретные типы действительно формирующейся социетальной и индивидуальной свободы в России в условиях кардинальных реформ и общественной нестабильности, сделаем один неправомерный с точки зрения западной традиции шаг: откажемся от априорного включения в определение свободы требования соблюдения провозглашенных правовых норм и для расширения познавательных возможностей введем новый понятийный конструкт – "неправовая свобода".

Под "неправовой свободой" будем понимать возможность одних индивидов (групп) беспрепятственно (и безнаказанно) достигать своих целей за счет нарушения прав других, путем несоблюдения провозглашенных в данном обществе правовых норм. "Беспрепятственность (и безнаказанность)" в осуществлении противоправных действий – категории относительные; в данном случае они означают, что по тем или иным причинам (которые мы пока оставим в стороне) несоблюдение правовых норм позволяет индивидам (группам) достигать своих целей с меньшими совокупными издержками (и препятствиями), чем следование этим нормам. То есть если субъекты при этом и несут определенные потери, в том числе и морально-психологические (ведь нарушаемые нормы могут в принципе цениться индивидами и не соблюдаться вынужденно), то они все же уступают получаемым приобретениям (более значимым и жизненно необходимым).

Под “институционализацией неправовой свободы” будем понимать превращение ее в устойчивый, постоянно воспроизводящийся феномен, который интегрируясь в формирующуюся систему общественных отношений (экономических и неэкономических), становится нормами (привычными образцами) поведения больших групп индивидов и постепенно интернализируется ими. Поскольку речь идет о феномене свободы (пусть и неправовой), этап интернализации будем выделять особо. Тем более, что в переходный период она может существенно отставать от “внешней” институционализации, так что несмотря на массовость включения в неправовые образцы поведения, их устойчивость и интегрированность, следование им в большом числе случаев может быть вынужденным.

Разные индивиды и группы имеют неодинаковые социоструктурные возможности (и психологическую готовность) для извлечения преимуществ от неправовой свободы или противодействия ей. Одни выступают ее активными субъектами и делают это добровольно, другие включаются в этот процесс вынужденно, третьи же – объекты, вынужденные пассивно адаптироваться к “неправовой среде”. Так или иначе в современных условиях “неправовая свобода” – важный канал новых социальных неравенств. Такое положение облегчает вхождение в рынок и социальное продвижение в новых условиях одних, затрудняет адаптацию к новой социальной среде других и формирует искаженное представление о свободе и полноценном рынке как у тех, так и у других групп населения.

Феномен неправовой свободы отражает определенное соотношение сил между разными социальными субъектами в правовом и неправовом социальном пространстве: с одной стороны, он является результатом определенных типов социальных взаимодействий, а с другой, – сам, в свою очередь, их задает и воспроизводит. Вслед за Ю. Делевским (1910 г.) и П. Сорокиным (1920 г.) будем различать односторонние и двусторонние взаимодействия с подразделением каждого из них на антагонистические и солидаристические. Однако поскольку эти взаимодействия будут служить инструментом познания природы “неправовой” свободы, то и их наполнение в нашем случае будет иным, порой прямо противоположным исходному. Так, по П. Сорокину, односторонние взаимодействия имеют место там, где существует неравенство прав или сил, где есть состояние односторонней зависимости. К двусторонним он относил все взаимоотношения людей, где они, напротив, выступают свободными и равноправными субъектами [3, с. 8–10]. Мы увидим, что в случае с неправовой свободой – это не всегда (и не обязательно) так.

Односторонние антагонистические неправовые взаимодействия между субъектами "А" и "В" имеют место в тех случаях, когда один из них, скажем "А", повышает уровень своей свободы за счет нарушения значимых прав "В", а "В" этому противодействовать не может – либо вообще, либо без неблагоприятных последствий для себя в значимом жизненном пространстве. В этом смысле открытый "протестный потенциал "В" относительно "А" в данных жизненных условиях и обстоятельствах близок к нулю. Желая смягчить (компенсировать) потери от несимметричного взаимодействия с "более сильным "А", "В" ищет доступные ему (его социальной позиции и ресурсам) модели активной адаптации (в том числе и в неправовом социальном пространстве), а если не находит, то вынужденно смиряется со снижением уровня своей свободы.

Так, по последним (и, надо полагать, неполным) данным Комитета Госдумы по безопасности, оргпреступность сегодня контролирует около 40% частных и 60% государственных предприятий, от 50 до 85% банков. В условиях отсутствия защищенности со стороны государства, его безучастности и беспомощности, руководители этих предприятий и организаций вынуждены принимать правила игры, навязываемые противоправными действиями неформальной властной стороны.

В свою очередь, и в рамках самих предприятий (организаций) за годы реформ существенно ослабились институциональные механизмы защиты рядовых работников от произвола руководителей, что позволяет последним по существу безнаказанно нарушать права первых. Так, по данным наших обследований, весьма многочисленная часть работников (38%) считает, что за годы реформ их возможности противодействовать несправедливым действиям руководства еще более ухудшились (30% – что они не изменились и только 16% – указали на улучшение этих возможностей). Конкретные формы проявления антагонистической односторонней зависимости рядовых работников от руководителей многообразны:

– со стороны руководителей – игнорирование сигналов "снизу" ("пренебрежение", "равнодушие", "нежелание выслушать", "невнима-
тельность"); невыплата заработной платы, даже тогда, когда имеются деньги; использование угроз ("угрожают", "подчиняют", "задавливают", "притесняют", "обещают уволить, если что-то попытаюсь добиваться") и проч.

– со стороны рядовых работников – преобладание пассивных моделей адаптации над активными, отказ от использования законных прав и свобод, воспроизводство социальных отношений на более зависимой и бесправной, чем в дореформенный период, основе (так, все большее число работников в случае болезни не берет больничных листов: в некоторых поликлиниках больничных листов выдается в 10 раз меньше, чем несколько лет назад; врачи утверждают, что обращений к ним стало меньше, а запущенных больных больше (АиФ, 1996, № 13, с. 5.).

По данным наших обследований, многие (как минимум, 34–38%) предпочитают не портить отношений с руководством, чем отстаивать значимые для них (и законные!) права в области условий, безопасности, режима и оплаты труда, отдыха, социального обеспечения и проч.: "Сегодня приходится чаще держать язык за зубами, чтобы не потерять работу", "нужно уступать в чем-то, чтобы не уволили", "пришлось стать менее искренней, приспосабливаться к начальству" и т. п. В этих условиях многие из новых свобод (включая свободу выражать свои взгляды, отстаивать убеждения, право на забастовку, митинги, акции протеста и др.) остаются весьма далекими от реального жизненного пространства индивидов.

Двусторонние антагонистические неправовые взаимодействия между субъектами "А" и "В" имеют место в тех случаях, когда "А" нарушает значимые права "В", а тот, противодействуя, снижает область неправовой (и, возможно, и правовой) свободы "А". Это противодействие может осуществляться как законными, так и противозаконными способами. "В" может стать инициатором или участником коллективных протестных действий незаконным действиям руководителя, обратиться в суд, и даже добиться временного успеха. Впоследствии властная сторона "А" под любым законным предлогом постарается избавиться от этого работника и восстановить былой уровень своей неправовой свободы. Пострадавшие могут прибегнуть и к противозаконным способам социальных действий по отстаиванию своих прав. Они могут воспользоваться услугами мафиозных структур, а могут выражать свой протест скрыто. В результате, скажем, массовое воровство с производства в условиях многомесячных задержек заработной платы со временем может стать угрозой статусу руководителя, занимающемуся "прокруткой" денег.

По данным наших обследований в восточных регионах страны, более частое нарушение правовых норм вообще становится одним из основных видов адаптивного поведения населения к тем условиям, в которых они оказались в ходе реформ. В частности, мелкие хищения с производства, с совхозного поля, стройки основной частью (65%) сельского населения, не получающего зарплату от полугода до 2 лет, не осуждаются: "Нечем кормить детей, с голоду им что ли помирать?!", "Пусть берут побольше, все равно это ихнее, они больше ничего не получат – работают за так"; "Осуждать их не надо – их правительство к этому привело [воровать, грабить]"; "Рабочего не осуждаю, а начальство – осуждаю: они не за кусок хлеба тянут"; "Тут сумочку возьмешь, а они [начальство] машинами везут".

Когда соотношение сил более равное, две стороны, обменявшись неправовыми социальными действиями друг по отношению к другу, могут прийти к компромиссу. Так, бывший вице-премьер правительства РФ, курировавший сельское хозяйство, А. Заверюха, на себе испытал все чиновничьи преграды, решив после отставки заняться фермерством: "4 месяца пришлось потратить, чтобы получить все бумаги. В бытность работы в Москве я знал, что чиновники чинят фермерам преграды, но чтоб такие... Каждый хочет показать, что он тут самый главный". Последнюю необходимую подпись у директора хозяйства он получил лишь после того, как прибегнул к физической угрозе (АиФ, 1998, № 11, с. 6.).

Двусторонние солидаристические неправовые взаимодействия между субъектами "А" и "В" имеют место в тех случаях, когда "А" вместо того, чтобы контролировать "В" и налагать на него санкции за нарушение прав неких третьих лиц, проявляет к нему лояльность и даже консолидируется с ним в осуществлении противозаконных действий. На высших уровнях властной иерархии – это солидарность в незаконном расходовании бюджетных средств, заключение заведомо убыточных для России договоров, продажа на невыгодных условиях объектов госсобственности, принятие "неправовых законов" и проч. Так, по результатам проверки Рострудинспекции предприятий, где задерживалась зарплата (1996 г.), уголовные дела за незаконные задержки возбуждены лишь в 1% случаев. А в следующем году в новом Уголовном кодексе (1997 г.) наказание за задержку зарплаты и вовсе отменено.

На более низких уровнях неправовые двусторонние солидаристические взаимодействия встречаются, скажем, во взаимовыгодном сотрудничестве милиции и криминальных структур. Но особо часто они проявляются в феномене взяточничества: по данным МВД, за последние пять лет взяточников в России стало в 2 раза больше. Двусторонние неправовые солидарности затрагивают взаимоотношения разного рода бизнесменов с милицией, местными чиновниками, врачами санэпидемстанций и проч. Так, продавцы несертифицированных товаров договариваются с милицией, отдавая проверяющим 25–50% возможного штрафа, но и милиция в ответ "глаза на многое закрывает" и, по признанию коммерсантов, "дает и нам крутиться". Неправовые солидаристические взаимодействия с чиновниками проявляются в подношениях-взятках со стороны торгующих в обмен на информацию о всех намечающихся проверках, на торговлю товарами с нарушением правил и др.

Неправовые солидарности возникают у владельцев недоброкачественной продукции и прочих нарушителей правил торговли с санитарными врачами. Последние могут включаться в неправовые взаимодействия как добровольно, так и вынужденно. В первом случае санитарный врач даже за небольшой подарок-взятку легко дает разрешение на торговлю несовместимыми товарами. Во втором – бизнесмены, угрожая жизни врача (его детей), вынуждают его взять взятку в обмен на разрешение реализовать просроченные товары. Будучи односторонними антагонистическими для врача, по отношению к потенциальным потребителям недоброкачественных товаров и эти взаимодействия являются двусторонними солидаристическими.

Односторонние солидаристические неправовые взаимодействия имеют место тогда, когда "А", нарушая права "В", в то же время берет на себя обязанность защищать его права от посягательств третьих лиц. В этом смысле "В", хотя и вынужден мириться с уменьшением области своей правовой свободы вследствие действий "А", все же сохраняет ее на более высоком уровне по сравнению с тем, каким она могла бы стать в случае вмешательства третьих лиц. Примерами такого рода взаимодействий является контроль над предприятиями, фирмами, индивидуальными предпринимателями мафиозных структур; обращение к последним частных лиц с просьбами о помощи в восстановлении нарушенных прав и проч. Так, по данным неформализованного интервью с современными "шабашниками", выполнявшими строительные работы без подписания договора и впоследствии столкнувшимися с отказом заказчика выплатить обещанные деньги, стоимость услуг мафиозных структур, к которым они вынуждены были обратиться, – половина от возвращаемой суммы. Сами они не в силах вернуть заработанное и не могут повлиять на снижение мафиозной ставки, так что в обоих случаях они – участники односторонних неправовых взаимодействий. Но если в первом случае оно сугубо антагонистическое, то во втором – с элементами неправовой солидарности.

В целом доминирование неправового социального пространства в современных условиях подтверждается и данными наших специальных социологических обследований в восточных регионах страны (1995–1997 гг.). Так, на обращение к законам как способу восстановления нарушенных законных прав сегодня уповает лишь 13% респондентов, на приказы и распоряжения властей – 6–10%, на забастовки и другие протестные действия, разрешенные законом, – 7–9%. В условиях неспособности или нежелания властей защищать права рядовых социальных групп последние вынуждены сами искать те или иные способы адаптации (активной или пассивной) к этой ситуации. Самым распространенным способом восстановления законных прав (24–40%) сегодня признаются деньги ("все продается и покупается"), от 6 до 16% указали на силу, угрозу расправы. Те, у кого нет ни денег, ни силы, ни связей вообще не предпринимают никаких действий по отстаиванию своих прав. В обследованных поселениях эта группа достигает 44% в Новосибирской области и 59% – на Алтае: именно столько респондентов считают, что в случае ущемления прав, лично им никто не поможет отстоять их, а сами они тоже не смогут сделать это.

Очерченные выше модели неправовых социальных взаимодействий, разумеется, не исчерпывают всего их многообразия. Да здесь и не ставилась такая цель. Главное – показать глубину и многоканальность вплетенности неправовых социальных действий в повседневные социальные взаимодействия, обрисовать широту и прочность охвата ими разных сфер жизнедеятельности, включенность в них разных социальных групп и слоев.

В общей сложности все сказанное выше свидетельствует о том, что в настоящее время неправовые социальные взаимодействия – устойчивая, постоянно воспроизводящаяся часть современной системы социальных взаимодействий. Она достаточно прочно интегрирована в современный трансформационный процесс, в формирующуюся систему общественных отношений и стала важным элементом современного адаптационного процесса.

Процесс социальной адаптации к новым условиям – преимущественно индивидуально-семейный. Сегодня мало кому помогают справляться с возникающими трудностями центральные и местные органы власти (1 и 1% соответственно), а также руководители предприятий (3%). На защиту нарушаемых законных прав властями или правоохранительными органами сегодня, как мы видели, также мало кто рассчитывает. Рассмотренные нами типы неправовых социальных взаимодействий по существу представляют собой доступные разным социальным группам модели и механизмы самостоятельного адаптационного поведения к новым условиям.

Судя по характеру и степени вплетенности разных типов неправовых взаимодействий в систему социальных отношений (п. 3), в настоящее время "неправовая свобода" выступает, во-первых, средой адаптационного процесса: неправовое социальное пространство для многих групп стало более реальным, чем правовое. С теми или иными проявлениями неправовой свободы сегодня прямо или косвенно, осознанно или неосознанно сталкиваются по существу все социальные группы. В неправовые социальные взаимодействия сегодня вовлечены и те, кто занят на частных предприятиях, и те, кто трудится в государственном секторе; те, кто уже воспользовался новыми экономическими правами, и те, кто ими не воспользовался. Причем первые оказываются в неправовом социальном пространстве вследствие того, что воспользовались новыми правами, а вторые, – напротив, совершенно независимо от этого.

Во-вторых, "неправовая свобода" стала важным и весьма распространенным адаптационным механизмом и каналом новых социальных неравенств. По признанию абсолютного большинства респондентов (75%), в настоящее время для решения своих проблем люди прибегают к противозаконным действиям чаще, чем в дореформенный период. При этом одни и те же индивиды (группы) становятся участниками сразу нескольких типов неправовых социальных взаимодействий: причем в одних – они могут быть объектами неправовой свободы более сильных социальных субъектов, а в других, – напротив, сами становятся субъектами. Разные группы отличает и соотношение значимых приобретений и потерь от неправовой свободы. Чем больше сегодня объем имеющегося капитала или/и бюрократического могущества, тем при прочих равных условиях а) больше область возможной неправовой свободы, б) больше преимуществ из нее извлекается, в) меньше значимых потерь несется. Ибо с приближением к верхнему звену государственной бюрократии и к экономической элите (собственникам крупного капитала) все чаще неправовая свобода реализуется либо как одностороннее антагонистическое взаимодействие с более слабыми ("рядовыми") социальными группами, либо как двустороннее солидаристическое взаимодействие на взаимовыгодной основе с себе подобными.

В-третьих, "неправовая свобода" предстает одним из наиболее трудно преодолимых для многих групп препятствий социальной адаптации к новым условиям. Разные группы существенно различаются допустимой величиной (силой) открытого протестного потенциала нарушению своих прав, а также степенью добровольности/вынуж-
денности включения в неправовые социальные действия вообще и их отдельные типы в частности. Само по себе отклонение от правовых установлений, законов, конечно, было и в прежних условиях. Но оно было не в столь больших масштабах и не в столь открытой форме. Как то, так и другое, повышает внутренний дискомфорт у больших групп населения (по данным наших обследований, по крайней мере, у половины) и ставит заново проблему социальной адаптации к этой ситуации: "Стыдно, но жить-то надо. Вот дотащим последнее, с чем останемся – не знаем". Неправовая свобода существенно сужает набор способов адаптации и достижения успеха в изменившихся условиях многими "рядовыми" социальными группами. Так, большая часть респондентов (41–45%) не могут реализовать новые права только потому, что пока нет надежных механизмов защиты их интересов со стороны государства.

И наконец, современная "неправовая свобода" есть один из самых неблагоприятных (и трудно поправимых в перспективе) результатов социальной адаптации. В сложившихся условиях включение в нее практически не осуждается большими группами респондентов (65%); стали общепринятыми и оправдания нарушения действующих законов: "зарплата маленькая, да и ее не выплачивают вовремя, как жить?!" (51%), "верхи тоже несут, и в несопоставимо более крупных размерах"(33%) и проч. Выжившие в неправовом социальном пространстве предприниматели не только научились, но и уже привыкли утаивать доходы ("это стало делом чести"; "государство сильнее, а бизнес – хитрее"). Иными словами, "неправовая свобода" постепенно становится "неписаной нормой" новой системы для самых разных социальных групп.

Более того, в перспективе весьма велики шансы на широкую интернализацию неправовой свободы "рядовыми" социальными группами. Так, перечисляя черты характера, которые родители хотели бы видеть в своих детях и внуках, чтобы те смогли добиться успеха в новых условиях, даже в сельской местности лишь чуть более половины (52%) респондентов указали на законопослушность, уважение действующих законов. В то же время многочисленная часть (41%) хотела бы, чтобы их дети и внуки критически относились к законам и, если нужно, не боялись отступать от них ("законные решения редко решают челове-
ческие проблемы"). Так что отклонение от правовых норм само по себе уже превращается в норму, проникает в институты социализации молодого поколения.

Таким образом, пронизывая современный адаптационный процесс разных социальных групп к новым условиям, "неправовая свобода" институционализируется и интернализируется в нем и становится важным элементом трансформирующегося общества.

Институционализируясь в условиях неправовой свободы, "западные" права обретают "незападное" качество. За новой системой социальных ролей, способствующих росту независимости и самостоятельности, сегодня, как мы видели, часто стоят такие отношения и процессы, которые по природе своей противоположны тем, которые должны были бы логически вытекать из изменения социетальной свободы по западному образу и подобию. За видимым многообразием первичных неправовых социальных взаимодействий по существу скрывается одно базовое неправовое взаимоотношение – между индивидом и государством. В связи с тем, что в современных условиях государство демонстрирует бессилие и/или нежелание противодействовать нарастанию неправовой свободы, уровень индивидуальной свободы у больших групп населения снижается, а независимость и самостоятельность обретают отличную от западных аналогов природу.

В самом деле, установление новых прав действительно означало, что государство больше не регламентирует многое из того, что регламентировало в прежних ("административно-командных") условиях. Однако независимость рядовых членов российского общества от государства при этом вместо того, чтобы увеличиться, еще более уменьшилась. В настоящее время государство не только не защищает им же провозглашенные права, но и само систематически нарушает их (задержки с выплатой пособий на детей, заработной платы, невыполнение обязательств за сданную по государственному заказу продукцию и проч.). Причем безнаказанность разного уровня властей в нарушении прав "рядовых" социальных групп за годы реформ существенно возросла. Государство будто бы говорит своим гражданам: я не защищаю ваши права и даже нарушаю их, а вы уж как-нибудь справляйтесь с этим сами – ведь если я вам помогу, то это убавит у вас независимости! В этом смысле зависимость от государства в условиях реформ не только не уменьшилась, но, напротив, увеличилась, и в том виде, в каком имеется сегодня, воспринимается многими респондентами (66%) ограничителем их свободы.

Возросшая самостоятельность, соприкасающаяся тем или иным образом с неправовой свободой, также в большом числе случаев мало способствует раскрытию индивидуальности, обретению статуса "хозяина своей судьбы". Напротив, в условиях правового беспредела она часто сопряжена с потерей этого стутуса, с ощущением брошенности на произвол судьбы в мире, где каждый выживает, как может, где правила игры устанавливает более сильный.

Неправовая свобода сегодня выступает мощным барьером для институционализации провозглашенных в ходе реформ "западных" прав. Она вносит существенную лепту в поддержание механизмов "отчуждения от новых прав", "отложенного спроса на новые права", "неправовой реализации новых прав", "воспроизводства "западных" прав на административно-командной основе" и проч. [6].

Без усиления роли государства как ограничителя неправовой свободы у современного трансформационного процесса будет все меньше шансов увенчаться институционализацией "западной" свободы. Судя по тому, что в верхних звеньях государственной бюрократии широко распространены двусторонние солидаристические неправовые взаимодействия во взаимоотношениях друг с другом и односторонние антагонистические взаимодействия – во взаимоотношениях с другими группами (сказывается отсутствие в обществе надежных институциональных противовесов произволу властей), у российского общества сейчас еще меньше шансов стать более свободным в западном понимании, чем это было "на входе в реформы".

1. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. – М.: ТЕРРА, 1994, т. 4.

2. Ключевский В. О. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. – М.: Мысль, 1993.

3. Сорокин Питирим. Система социологии. Том 1. Социальная аналитика. Часть 2. – Сыктывкар: Коминвест, 1991.

4. Шабанова М. А. Институционально-правовая свобода в меняющемся обществе// ПОЛИС. – 1996, № 6.

5. Шабанова М. А. Новая свобода на селе: проблемы институционализации и интернализации// Сибирская деревня в период трансформации социально-экономических отношений. – Новосибирск: ИЭиОПП СО РАН, 1996.

6. Шабанова М. А. Социологическая концепция трансформации свободы// Социальная траектория реформируемой России: исследования Новосибирской социологической школы. – Новосибирск: Наука, 1998.

 Главная страница