2. ОТ «АБСОЛЮТНОГО» ВРЕМЕНИ
К «ОВЛАДЕНИЮ» ВРЕМЕНЕМ:
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ СОЦИАЛЬНОГО ВРЕМЕНИ В работах 1920–1930-Х ГГ.

В данном разделе мы остановимся на публикациях и рукописях, которые, на наш взгляд, идейно связаны социальной практикой исследований времени, являются истоками теории социального времени.

2.1. Мир в начале XX века

Мировой исторический процесс в начале ХХ века проходил крайне сложно. Накопившиеся проблемы прорвались в форме планетарных социальных катаклизмов. Революции в ряде стран мира. Усиление неравномерности развития ведущих стран Европы и США. Как следствие и выражение возникших на этой основе противоречий – военное противостояние в мировом масштабе, Первая мировая война. Для реального представления трагичности ситуации второй половины 1910-х гг. прошлого века достаточно лишь поставить вопрос, во имя чего, за что воевали и погибли миллионы людей в той мировой бойне? Три революции в России – как стихийно-сознательная попытка более разумного и справедливого общественного устройства, при котором бы главными были интересы большинства, основных и непосредственных производителей всех жизненных благ. Происшедшие в первой четверти века тектонические события не были результатом действия небольших социальных групп или партий, хотя решения о начале военных действий принимались конкретными людьми и требование изменения экономического, социального, политического строя в России провозглашались тоже конкретными людьми и стоявшими за ними классами, группами, партиями. В общественной жизни, политике – это был период активизации различных движений, по-разному оценивавших экономическое, социальное и политическое развитие России и предлагавших разные методы разрешения обострявшихся проблем. Но ни в мире, ни в России не оказалось силы, которая бы предотвратила эти два глобальных катаклизма, направив процесс в эволюционное русло.

Начало ХХ века показало органическую связь развития естество- и обществознания и социальной практики, деятельности. Причем наиболее отчетливо эта связь проявилась в области представления о времени, отношения к времени.

Казалось бы, весьма абстрактная и далекая от реальной жизни теория относительности и пространства–времени Г. Минковского – А. Эйнштейна в действительности оказала большое влияние на изменение представления людей о времени своей деятельности. Конечно, речь идет об относительно небольшой группе людей, а не о большинстве населения. Отметим, что эта теория и сама была в определенной степени проявлением процессов, происходивших в глобальном социуме в начале прошлого века.

По большому счету, рассматриваемый период еще ждет своих объективных аналитиков, которые бы без идеологических и методологических шор всесторонне объяснили происходившие в тот период экономические, социальные, политические процессы, как очередной этап процесса глобализации, о которой так много говорится сегодня.

Мы старались находиться в социологической области, понимая социологию как науку о функционировании и изменении социальных систем, представленных «погруженными» в культурно-институциональную среду подсистемами субъектов, их деятельности и отношений между ними.

2.2. Отталкиваясь от А. Бергсона

Ко времени выхода книги И. Н. Дьякова, посвященной
проблеме времени [53], в России были опубликованы работы русского философа Л.М. Лопатина [54], французского философа А. Бергсона [55, 56], непосредственно ее затрагивающие. (Отметим также работу французского социолога Э. Дюркгейма, который показал, что представление о времени у людей возникло в процессе их «природной» и «социальной» жизни, т.е. в природе и обществе, подчеркнул коллективный характер времени как ритма [57, с. 56–62] и дал толчок к возникновению, распространению и обогащению термина «социальное время».)

Согласно Л.М. Лопатину, самая важная черта времени состоит в том, что «оно течет, непрестанно проходит». «Прошлого уже нет, будущего, еще нет; все движение времени идет мимо некоторого неподвижного момента настоящего… Вся действительность времени заключается в его нереальности». Действительны только неуловимый момент настоящего, мгновение, в котором нет длительности, реальности [54, ч. 2, с. 290–300]. Как отмечал И.Н. Дьяков, это – воспроизведение представления о времени, свойственного механическому естествознанию в виде однородной прямой линии, как некоторого аналога пространства.

По мнению И.Н. Дьякова, заслуга А. Бергсона состоит в борьбе с таким пониманием времени. Французский философ, очень популярный в России (его работы активно издавались на русском языке, а в 1913–1914 гг. вышло пятитомное собрание его сочинений), писал, что «ни один вопрос не был в большем пренебрежении у философов, чем вопрос о времени, и, однако, все единодушно объявляют его капитальным» [56, с. 6].

Основная категория у А. Бергсона – «длительность» (duree). Ее синонимы – изменчивость, истинное, или чистое, время. «Длительность, а стало быть, жизнь, имеет не пространственный, а временной характер. Это «качественное», «живое» время радикально отличается от механически-физического времени, которое, по мнению Бергсона, возникает в результате разложения интеллектом деятельности» [58, с. 49). Вторым главным моментом в теории А. Бергсона является постигающая такое время интуиция как истинный метод познания, что фактически не оставляет места для практической деятельности человека. Истинная реальность – это творческий процесс, жизненный порыв, длительность, которая недоступна обычному познанию. Но очень важно подчеркнуть, что бергсоновская длительность в отличие от абстрактного времени предполагает творчество, взаимопроникновение прошлого и настоящего, а жизнь есть поток изменений. Для А. Бергсона наиболее важным является прошлое время, ибо «время – это непрерывный прогресс прошлого, пожирающего будущее и растущего по мере движения вперед» [55, с. 13].

И.Н. Дьяков считает большим вклад А. Бергсона в интересующей нас области. Если А. Эйнштейн и Г. Минковский
покончили с ньютоновским абсолютным временем в физике, то А. Бергсон сделал это в философии. Он показал феномен осознания времени, что было, безусловно, одним из важнейших шагов к «овладению» временем. Именно в борьбе с пониманием времени в виде однородной прямой линии видит заслугу А. Бергсона
И.Н. Дьяков, который под его влиянием, со своим, по существу, материалистическим представлением о времени, сделал шаг к собственно «социальному времени». Время едино и самое характерное его свойство – непрерывность, а единство – «интенсивно». «Всякая деятельность (волепроявление) и всякое движение (проявление силы) совершаются во времени и необходимо тяготеют к производящему их агенту (субъекту – В. А.) или центру» [53, с. 15]. Время – «своеобразный процесс непространственных изменений, носящих исключительно качественный характер» [53, с. 7].

Касаясь характеристик и соотношения времен, И.Н. Дьяков пишет: «В прошлом мы чувствуем себя бессильными (его события уже не в нашей власти), в настоящем – обладающими действенной, но связанной со всем нашим прошлым инициативой, в  будущем – свободно творящими» [53, с. 6]. Причем данность будущего не предопределенная, а «творческая, виртуальная».

Считая, что в настоящем времени дано «все прошлое как лишенный активности, но все еще живущий «созерцательный» факт, и все будущее, как непредопределенная заранее творческая потенция» [53, с. 7], И.Н. Дьяков подчеркивает активную роль человека, причем человека не только созерцательного, но и действующего, как субъекта деятельности.

Суть положений И.Н. Дьякова – в связности времени и деятельности, влиянии прошлого на настоящее и будущее, в возможности и роли человеческой активности в отношении настоящего и особенно будущего времени.

2.3. Не забывать связь времен

Н.А. Бердяев в своей работе [59] тоже поставил вопрос о времени. Он выступает против только «феноменологичности» времени, за связь времени «с подлинным бытием», за признание онтологического времени. Основой его понимания времени является представление о времени «как внутреннем периоде», «внутренней эпохе вечности», когда «сущность бытия» понимается как процесс, а не как «бездвижная вечность» [59, с. 402–403]. Н.А. Бердяев как религиозный мыслитель, конечно, не обходится без «божественной действительности», которая «может внедряться во времени, разрывать цепь времени, входить в нее и являться преобладающей силой». Но когда он пишет о «глубочайших силах, божественных и таинственных для нас, которые из мира вечности могут вторгаться в этот мировой процесс» [59, с. 404–405], под ними могут пониматься не только божественные, но вообще еще непознанные земные или космические силы.

Как и Л.М. Лопатин, Н.А. Бердяев абсолютизирует бесконечную малость настоящего времени, а разорванность времени на прошлое, настоящее и будущее приводит его к заключению, что «нет реального времени» [59, с. 406].

Главное его положение состояло в единстве прошлого, настоящего и будущего времени, в отказе от безусловного и весьма абстрактного выдвижения на передний план будущего времени, поклонения только ему и отказе от прошлого. Как реакция на сверхреволюционные идеи (и дела) покончить с прошлым звучат слова Н.А. Бердяева о необходимости «подлинной и пребывающей» исторической действительности, которая находится в прошлом времени и без которой бы не было настоящего и не будет будущего. О том что есть «целостная жизнь, которая совмещает три момента времени, – прошлое, настоящее и будущее», что «исторический процесс имеет природу консервативную и революционную» и «лишь взаимодействие этих начал создает историю». Что «в истории … действует истинное время, время
ноуменальное, а не формальное», что нельзя отворачиваться
от прошлого ради «культа будущего» [59, с. 407–409].

Этот приоритет прошлого позволил Н.А. Бердяеву провести достаточно объективный анализ предпосылок и формирования в России новой социальной системы, которую он назвал «русским коммунизмом» [60], объяснить появление новой системы предшествующим развитием страны, хотя и далеко не в полном объеме. Н.А. Бердяев считал, что русская революция, обладая «родовыми чертами всякой революции», «порождена своеобразием русского исторического процесса», что «для народного сознания большевизм был русской народной революцией». «Ко времени революции старый режим совершенно разложился, исчерпался и выдохся» и «России грозила полная анархия, анархический распад», который «был остановлен коммунистической диктатурой» [60, с. 109]. И при этом Н.А. Бердяев практически исключил из рассмотрения будущее время, ту резко враждебную международную среду, в которой происходил процесс становления реального «русского коммунизма». Более того, он в этих условиях упрекал новую социальную систему в «крайнем этатизме», в «увлечении технической цивилизацией и индустрией» [60, с. 142], без чего эта система не смогла бы себя защитить.

2.4. Актуальное настоящее время
и необходимость новизны будущего времени

Известный философ С. Аскольдов начинает свою статью [61] с замечания, что «философская мысль с давних пор пытается выйти за пределы времени». И этот выход «совершается простым отрицанием значимости времени для той или иной области бытия» [61, с. 80]. По сути, это положение, хотя и относя его преимущественно к точным наукам, много позже повторяет Дж. Уитроу [62], используя более точный термин «устранение времени». Автором термина time – elimination считается Э. Мейерсон [63, с. 225]. «Вместо игнорирования временного аспекта природы, как это делал Архимед, математики и физики нового времени пытались объяснить время через пространство, и в этом им помогали философы, особенно идеалисты» [62, с. 13]. Подобное наблюдалось и среди биологов. В общем-то, это – один из главных принципов развития науки – до поры до времени устранять из своих построений малоизученное, не совсем понятное, не вписывающееся в существующие конструкции. Это в конечном счете не тормозило ее развитие и не снимало нерешенных проблем, а делало знание более определенным и практически пригодным.

Основное положение С. Аскольдова состоит в том, что ответ на вопрос, что есть время, состоит в ответе на вопрос, «что такое изменение. Изменение … составляет корень или сущность времени… Изменение же можно определить как единство прошлого, настоящего и будущего». Объединение это происходит только в  сознании или через сознание». Здесь сильна идеалистическая составляющая, так как автор отказывает объективной реальности в «способности» изменяться: «область материальных изменений, если отмыслить от нее сознание наблюдающего субъекта, в сущности потеряла бы свою изменчивость» [61, с. 81]. «Изменение, – пишет С. Аскольдов, – или, что то же, время есть прежде всего состояние души», это – «психологическое время», в котором есть «своя индивидуальность и субъективность и в этом смысле относительность» [61, с. 82].

Относительность проявляется в том, что «диапазон, или длительность, настоящего неодинаков» у разных людей и при разном психологическом состоянии. (Я называл это время «актуальным», различая его для разных уровней социальных субъектов. См.: [7, с. 24–26].) У С. Аскольдова «…неодинаковые диапазоны «теперь» различных отрывков действительности словно концентрическими кругами окружают некоторое общее «теперь», для некоторых событий (и субъектов – В. А.) почти точечное» ([61, с. 85] или мгновение, как у Л.М. Лопатина и Н.А. Бердяева.

Но в этом психологическом времени С. Аскольдов отмечает «объективное содержание», которое состоит, во-первых, в единстве трех времен, во-вторых, в совпадении «центрального срединного пункта» – «теперь», «сейчас». Онтологическое же время как «изменяемость бытия», по его мнению, следует отличать от физического времени, измеряемого только движением [61, с. 83].

В отличие от Н.И. Дьякова, С. Аскольдов не придает большого философского и тем более социологического значения теории относительности, так как она не отменяет «однозначного общемирового «сейчас» или «теперь». С. Аскольдов считает, ссылаясь на факты однозначности «теперь», что «течение времени есть нечто объективное». И это положение не поколебала и теория относительности, так как, по его мнению, «образ времени в виде движения есть не только одна из частных его иллюстраций, но именно иллюстрация, наиболее искажающая его природу». По существу, «время и пространство являются формами опыта даже и в сфере чувственного лишь совпадающими, а не связанными неразрывно» [61, с. 84–88].

Рассматривая «различные способы философского преодоления времени», С. Аскольдов считает, что «наиболее полное философское освобождение от времени» дано в теории времени И. Канта, в которой признается время только как мысленная форма и которую С. Аскольдов называет самой «произвольной
и неправдоподобной в истории философии». По мнению С. Аскольдова, «время, т.е. изменение, есть не какая-то внешняя бытию форма, словно накладываемая на бытие извне со стороны познавательной способности, но именно свойство самого бытия, его онтологический modus или атрибут» [61, с. 91]. С. Аскольдов видит и плюс в теории И. Канта, который состоит в возможности частичного познания «вещи в себе», в рассмотрении
ее вне времени, что также важно для процесса человеческого познания. Полное отрицание времени в онтологическом смысле С. Аскольдов относит к «сублимированному идеализму (Риккерт, марбургская школа, Гуссерль, но не Платон и Гегель)», который утверждает, что «идеальное вообще не имеет никакого отношения к времени» и где идеальное мыслится «с отрицанием почти всех основных предикатов реального – времени, причинности, вообще энергетичности». По мнению С. Аскольдова, в проблеме времени такой идеализм «совершенно бесплоден» и надо «обращаться к формам преодоления времени, в которых вневременное понимается связанным с временным живой непрерывной связью и даже его порождающим» [61, с. 91–92].

С. Аскольдов рассматривает три теоретических типа соотношения времен. Во-первых, прошлое, настоящее и будущее вместе делаются настоящим. Во-вторых, «возможно превращение в настоящее одного лишь прошедшего, при сохранении значения будущего, как еще не превратившегося в реальность бытия».
В-третьих, сохранение силы прошедшего при превращении всего содержания будущего в настоящее». В первом случае это «была бы борьба, в которой небытие все же постоянно побеждало бы жизнь». Результатом реализации второй возможности «было бы существенное восполнение нашего эмпирического мира, …из которого было бы вырвано жало смерти». «Превращение прошедшего в настоящее обозначает собою только отмену умирания, но вовсе не равнозначно отмене творчества и новизны, отмена же будущего есть неизбежный мысленный отказ от творчества нового». «Мысль о лучшем, высшем мире должна нас побуждать… мысленно превращать прошедшее и будущее не в ничто (как получается у Н.А. Бердяева с его бесконечно малым настоящим – В. А.), а именно в бытие настоящего» [61, с. 93–94]. Вспомним слова первого русского социолога Н.Г. Чернышевского о будущем: «Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его,
переносите из него в настоящее все, что можете перенести» [64, с. 426]. Такая полнота бытия, «для которой уже не может быть… будущего, неизбежно приводит к полному упразднению времени в его характеристике трех времен. А полное упразднение времени равнозначно отмене какого бы то ни было изменения. Изменение немыслимо вне времени и обратно» [61, с. 96].

Таким образом, С. Аскольдов, не отрицая значения прошлого времени, актуализирует настоящее время и придает большое значение времени будущему, в известной мере утверждая принципиальное для человека, общества как социальных субъектов значение новизны, изменений.

2.5. Конец абсолютного времени

Важные положения по социальной и социологической
проблематике времени высказали и ученые, работавшие в области естествознания.

В 1922 г. в Петрограде выходит брошюра академика
А.Е. Ферсмана «Время» [65], пронизанная духом активности мысли, деятельности, идеей «овладения временем», «победы над временем». А.Е. Ферсман, как бы развивая «субъективизм»
А. Бергсона, говорит о борьбе человеческой мысли с временем, «которая в своих творческих мечтах опережает его течение»; «творческая мысль побеждает его и победит» [65, с. 3–4].

Вещество, энергия, пространство и само время стали относительными в теориях Г. Минковского и А. Эйнштейна, которые «разбили веру в величие и непобедимость времени, сняли с Хроноса его ореол неприкосновенности, дерзнули в нас самих поколебать наши представления» [65, с. 12]. Эти слова А.Е. Ферсмана, безусловно, относятся не только к физической или математической теории. Здесь мы встречаем термины «победить время», «овладеть временем», носящие в себе прежде всего социальный, социально-психологический смысл, хотя родились они вроде бы в чистой теории. Они отражают то состояние сознания, те кардинальные перемены, которые происходили в науке и обществе, те  ожидания от будущего, которые возникли в тот период. В рецензии на эту книгу П. Ольдин пишет, что «в нашей довольно обширной популярно-научной литературе не найти еще столь же удачных брошюр», что «на вершинах науки произошел революционный сдвиг и отказ от «истин» второй половины ХIХ века» и что «замалчивание этого нового научного ренессанса сравнимо лишь с вандализмом аутодафе святой инквизиции» [66, с. 171].

А.Е. Ферсман пишет о проникновении проблемы времени
в другие науки, об активизации историзма и ставит вопрос «можно ли им (временем – В. А.) овладеть?» [66, с. 9].

В исследовании другого российского ученого А.Л. Чижевского, начатом в 1915 г., вначале в качестве гипотезы, а в дальнейшем в виде установленного факта, показаны статистические закономерности хода исторического процесса на нашей планете, в котором важное значение имеет солнечная активность [67]. А.Л. Чижевский работал в междисциплинарном поле, на стыке астрономии, истории, физиологии, психологии, социологии, причем исследование наиболее активно велось именно в конце 1910-х гг. и в 1920-е гг. прошлого века. В работах А.Л. Чижевского время получило свое космическое, солнечное, природное содержание, перестав быть абсолютным, неизменным и в этом отношении, и прежде всего в своем «предметном», «причинном» влиянии на жизнь землян. «Солнечное» содержание вошло не только в обыденное, индивидуальное (здесь оно было и раньше), но и в социальное время в его историческом модусе.

Теория относительности сама по себе, конечно, была малозначима для общественной жизни, социологии. Но очень важным в социальном и психологическом отношении было преодоление представления об абсолютности времени, его полной независимости от человека и его практики. Именно эта сторона открытия в физике имела большое значение для активизации работ в области социального времени, перемен в психологии времени, в  возникновения зачатков социологии времени как специальной отрасли социологической науки.

2.6. Первый социолог нового века

Уже в начале 1920-х гг. П.А. Сорокина можно было охарактеризовать как наиболее продвинутого отечественного социолога, социолога именно ХХ века. Это выражалось в разных аспектах. Во-первых, в том, что исследования этого периода стали основанием его будущих фундаментальных работ по социальной дифференциации и мобильности, социологии революции, социологии изменений. Во-вторых, в разноплановости его работ: от эмпирических (исследование голода) до теоретических (система социологии). В-третьих, в разнотемности, охватывающей основные социальные явления и процессы (социальные группы, их мобильность, война, преступность и др.). В-четвертых, в хорошем знании состояния современной мировой социологии, особенно американской, наиболее тяготевшей к эмпирическим исследованиям. В-пятых, в методологических принципах, использовании разных теоретических подходов, с заметным предпочтением объективного. Говоря о П.А. Сорокине, издатель журнала «Экономист» Д.А. Лутохин отмечает «выдающиеся дарования ученого, немалую эрудицию и живой интерес к предмету» [68, с. 201].

Безусловно, не только кровной, но и творческой родиной его была Россия в один из самых сложных, переломных и трагических периодов своей истории.

В определенной мере именно в русский период своей научной деятельности под влиянием процессов, характерных для России 1910–1920-х гг., начали формироваться у П.А. Сорокина идеи социального времени, социальной и культурной динамики, реализованные в исследованиях и трудах 1930-х гг. Образно говоря, П.А. Сорокин зарубежный «питался российской пищей с западной приправой».

При подготовке «Системы социологии» [69] П.А. Сорокин, с одной стороны, использовал большое количество зарубежной и отечественной социологической литературы, работы практически всех ведущих социологов ХIХ – начала ХХ веков. С другой стороны, он пытался на этой базе предложить, выработать новые представления о социологии, ее предмете, объекте, методах, высказать собственной понимание тех или иных общественных явлений, категорий. Однако в «Системе» мы не нашли ни одного упоминания о месте категории времени в социологии, о такой модификации времени как «социальное время». Этот факт достаточно четко свидетельствует, что такое понятие отсутствовало в теоретической социологии того периода, несмотря на отдельные попытки применить данные об использовании времени в анализе экономических и социальных изменений.

В «Системе социологии» термин «время» употребляется в  модусе исторического, в связи с рассмотрением изменений в обществе. Но в своей программе исследования [47], которая
обсуждалась и была одобрена в год выхода из печати «Системы социологии», он делает резкий шаг в сторону «структурного» времени, нацеливаясь на изучение структуры повседневной деятельности, выраженной в показателях времени, у разных социально-профессиональных групп. Здесь напрашивается некоторая аналогия с программой Н.И. Зибера [3]. Хотя в той и другой
программе различна цель предполагаемого изучения затрат времени, в обоих случаях в конечном счете предполагалось получить данные о затратах времени на основные виды труда у разных социальных групп. Но Н.И. Зибер предполагал выйти на доли различных групп в совокупных затратах времени, а П.А. Сорокин – на сравнение разных групп и, возможно, на динамику их
различий.

П.А. Сорокин провел первое в мире собственно социологическое обследование использования времени бюджетно-временным методом и сделал принципиальный задел для своей в соавторстве с Р. Мертоном «рубежной» статьи [70], где, возможно, впервые им был использован термин «социальное время».

2.7. «Время» в социологии начала 1930-х гг.

Выдающийся экономист и социолог Н.Д. Кондратьев подошел в конце 20-х гг. к этапу подготовки обобщающей работы, как бы реализуя свой оригинальный социолого-экономический подход к обществу, его функционированию и развитию. Понимая под социологией «общую теорию социальных явлений» [71, с. 11], «общую теорию общества» [71, с. 86], а политическую экономию, или «социальную экономию, как часть социологии», Н.Д. Кондратьев использует лишь «историческую» модификацию времени. В том числе в случае анализа соотношения «причина – следствие – причина – следствие …», чтобы отделить то, что произошло «до», от того, что произошло «после». Но он почти вплотную подошел и к двум другим модификациям социального времени. По его мнению, наличие связей между людьми (непосредственных и опосредствованных, связей-взаимодействий и связей-воздействий) «выясняет, почему реальной является не только совокупность людей, живущих в одном и том же месте, но и людей, географически разделенных между собой. Оно выясняет также, почему реальная совокупность людей существует не только в данный момент, но и имеет длительное существование (историческое время – В. А.)» [71, с. 53]. А из фразы: «Акты массового поведения, приводящие к установлению той или иной связи между людьми, как таковые совершаются во времени» [71, с. 56] можно понять, что время рассматривается здесь и как природный ресурс, и как совокупное время действия и взаимодействия субъектов (структурное время). Н.Д. Кондратьев отмечает, что «у человека…цепь актов действия, ведущих непосредственно не к удовлетворению потребностей, а лишь к созданию средств для их удовлетворения …по мере исторического развития …становится все более и более длинной. Другой стороной этой исторической тенденции развития является, несомненно, то, что расширилось представление человека о времени, в частности о будущем времени, и что он приобретал все большую способность действовать не только в интересах данного момента, но и в расчете на будущее» [71, с. 105]. Как видим, здесь обращается внимание на важность будущего времени.

Данная работа Н.Д. Кондратьева достаточно адекватно отражает место категории времени в социологической науке того периода. Социальное время в начале 30-х гг. не имело статуса ни категории, ни даже понятия, но формировалось, хотя и очень медленно, его социологическое содержание. Н.Д. Кондратьев не имел возможности продолжить свою работу над обобщающим социолого-экономическим трудом, и остается только предполагать, какое в итоге место в нем заняла бы категория социального времени. Теорию больших циклов конъюнктуры Н.Д. Кондратьева [72], на наш взгляд, можно рассматривать как эскиз аналогичного подхода к развитию всего общества, конкретных социальных систем. Развертывание этого подхода может «дать работу» категориям и показателям не только исторического, но и структурного и системного времени.

Как человек, как ученый, лишенный не только свободы, но и  возможности заниматься своей работой, он считал, что «самые ужасное в жизни – это потеря времени» [71, с.537], которое «необратимо» [71, с. 538].

2.8. "…связанное с жизненными явлениями"

Проблема времени привлекла внимание и выдающегося естествоиспытателя В.И. Вернадского. В 1930–1931 гг. он работал над большой рукописью, посвященной проблеме времени в науке и философии (отметим, что запись о единстве пространства и времени он сделал в своем дневнике [73, с. 419] еще в начале 1885 г. в возрасте 21 года) и выступил в конце 1931 г. с докладом на эту тему на Общем собрании АН СССР.

Нас привлекают в публикациях и рукописях В.И. Вернадского четыре обстоятельства.

Во-первых, оценка 1920-х гг. как периода, когда происходит «исторически небывалое углубление в понятие времени» [73, с. 251], когда «время впервые становится по-новому объектом научного искания и исследования» [73, с. 298]. Эти слова надо отнести не только к естествознанию и философии, но и к социологии, включая в круг «исследований» и социальные, социологические исследования времени человека, социальных групп, их жизнедеятельности, т.е. по существу социального времени.

Во-вторых, этот «взрыв научного творчества» В.И. Вернадский связывает как с «историческим переломом в жизни человечества, выступлением народных масс, сознавших свою реальную силу», так и с преодолением в науке ньютоновского абсолютного времени и пространства [73, с. 299].

В-третьих, В.И. Вернадский обратил особое внимание на специфическое видение времени в работах социолога-философа Г. Зиммеля и философа А. Бергсона, времени не природного и даже не «человеческого», «исторического», как В.И. Вернадский пишет в ряде случаев, а именно субъектно-человеческого. Правда, во времени-«жизни» Г. Зиммеля и времени-«длительности» А. Бергсона человек является субъектом не реальной, предметной деятельности, а весьма абстрактных жизненного порыва, творческой эволюции (у А. Бергсона) или процесса творческого ста-
новления, постигаемого только во внутреннем переживании (у Г. Зиммеля).

В-четвертых, и это самое главное, В.И. Вернадский дал определение биологического времени, остановившись в шаге от времени социального. Он назвал биологическим «время, связанное с жизненными явлениями, вернее с отвечающим живым организмам пространством» [73, с. 226]. Оставалось, в принципе, добавить «жизнь человека», определить пространство как «социальное» и получить «социальное время». Обращаем особое внимание на выражение «связанное». Его использование существенно расширяет объем социального времени, позволяя включить в него и функционирование всего созданного человеком для экономии своего времени или для расширения своих созидательных возможностей. Считаем, что это одно из важнейших направлений в дальнейшем исследовании социального времени и как понятия, категории, и как реальности.

2.9. Экономические рукописи К. Маркса

Заслугой советских ученых является подготовка в 30-е гг. к первой публикации на языках оригинала и в переводе на русский язык экономических рукописей К. Маркса 1857–1858 гг., являвшихся решительным шагом к «Капиталу». Естественно, что наибольший интерес вызывали те фрагменты рукописей, где речь шла уже не о капиталистическом обществе (и не вошедших в текст «Капитала»), а о сменявшем его обществе, основанном на коллективном производстве. Мы приведем лишь два фрагмента, с которыми, на наш взгляд, не только идейно, но и почти фактически связаны практика управления экономикой и культурно-идеологической и социальной сферами в новой социальной системе и практика социологических и статистических исследований использования времени в СССР в 1920–1930-е гг.

«При предположении коллективного производства определение времени, естественно, сохраняет существенное значение … Как для отдельного индивида, так и для общества всесторонность его развития, его потребления и его деятельности
зависит от сбережения времени. К экономии времени сводится в конечном счете вся экономия. Общество также должно целесообразно распределять свое время, чтобы достичь производства, соответствующего его совокупным потребностям, подобно тому, как отдельное лицо должно правильно распределять свое время, чтобы приобрести знания в надлежащих соотношениях или чтобы удовлетворять различным требованиям, предъявляемым к его деятельности. Поэтому экономия времени, равно как и планомерное распределение рабочего времени по различным отраслям производства, остается первым экономическим законом на основе коллективного производства. Это становится даже в гораздо более высокой степени законом» [74].

«Действительная экономия – сбережение – состоит в сбережении рабочего времени … Сбережение рабочего времени равносильно увеличению свободного времени, т.е. времени для того полного развития индивида, которое само, в свою очередь, как величайшая производительная сила обратно воздействует на производительную силу труда. С точки зрения непосредственного процесса производства, это сбережение можно рассматривать как производство основного капитала; этим основным капиталом является сам человек … Свободное время, являющееся как временем досуга, так и временем для осуществления более возвышенной деятельности, конечно, превращает того, кто им располагает, в иного субъекта, и как иной субъект он и вступает в непосредственный процесс производства» [75].

Подчеркнем, что эти и другие положения о времени, высказанные К. Марксом в данных рукописях, а также в других произведениях, являются до сих пор, пожалуй, самым весомым вкладом в социологию времени, в теорию социального времени, хотя ни тот, ни другой термин и не употребляется. Но в «официальной», «профессиональной» социологии этот вклад до сих пор либо неизвестен, либо замалчивается, либо представляется слишком фрагментарно. А «отцом» исследований социального времени считается Э. Дюркгейм, родившийся в год завершения К. Марксом работы над упомянутыми рукописями.

Опубликованные 1930-е гг. рукописи К. Маркса не могли в то время быть активно восприняты адекватно их содержанию. Социология была вне «закона», ситуация – практически военная. Но событие это откликнулось почти сразу после войны, когда на повестку дня встали вопросы экономического и социального развития страны и общественной науки в частности. И одним из первых, если не первым, привлек внимание к опубликованным рукописям экономист Г.А. Пруденский [76], ставший чуть позже одним из тех, кто внес очень большой вклад в развитие отечественной социологии, продолжив социологические исследования использования времени в послевоенный период.

2.10. Время индивида и социальных систем

В фундаментальной книге фактически по проблемам социального времени В.Н. Муравьев отмечает, что «во всех науках можно сейчас найти постановку в том или ином виде вопроса о времени» [77, с. 100] и ставит перед собой задачу тоже рассмотреть этот вопрос «с философской, логической, математической, социологической и организационной точек зрения». И не только теоретически, но в сочетании с практикой, причем не только с практикой научной, но также с «развивающейся в России за последнее время практикой социально-организационной», используя опыт как отдельного индивида, так и «деятельность социально-исторических групп» [77, с. 96–98].

Подход к индивиду и обществу как к системе. Элементы системы. По мнению В.Н. Муравьева, «социологическая точка зрения на множества» (так в общем виде называет социальные и иные системы В.Н. Муравьев – В. А.) является наиболее совершенной и общей, хотя в отношении не социальных систем, она избыточна [77, с. 105].

В работе выстраивается последовательность социальных систем, или социальных субъектов. Во-первых, это – индивид, состоящий из «физических и биологических элементов» и обладающий разумом [77, с. 235], индивид действующий. Очень важно, на наш взгляд, замечание В.Н. Муравьева, что «сущность особности (индивида, личности – В. А.) не в том, что она хочет отдельности, но также в том, что в этой отдельности она хочет быть всем» [77, с. 224]. Подчеркнем это. Быть! Всем! Во-вторых, это – «социально-исторические человеческие группы», в которых В.Н. Муравьев видит специфику социологического подхода.
В-третьих, подразумевается общность на уровне страны. И, наконец, это – человечество, обитающее на Земле. «Каждый хозяйственный шаг только тогда исполнит свое назначение, когда его цель может быть связана с общечеловеческой и мировой хозяйственной целью» [77, с. 222]; «грядет новое, исполненное совершенства разумное время – произведение (!!! – В. А.) будущей общемировой культуры» [77, с. 230]. Вот суть настоящего человеческого глобализма!

Каждый индивид действует как «член этих систем», так как каждое его «действие и мысль имеют природу психологическую, социальную, историческую» [77, с. 104]. В.Н. Муравьев выделяет три главных области реальной деятельности людей: «сотворение новых живых существ или воскрешение (современное клонирование? – В. А.) старых», «изменение отношений между людьми и, соответственно, изменение личности», «изменение мира в виде преобразования материальных вещей» [77, с. 111]. Человек создает своим трудом культуру, и В.Н. Муравьев считал, что значение выработанного многовековой исторической мыслью понятия культуры «недостаточно еще осознано» [77, с. 108].

Субъекты вступают в процессе деятельности в определенные отношения. В.Н. Муравьев рассматривает «социальные и исторические отношения» как «времяобразующие (курсив мой – В. А.) факторы», что было очень важно в период, «когда поставлена на очередь в социологических науках проблема организации всякого рода действий, прежде всего действий коллективных» [77, с. 106].

Время «создается» деятельностью. По мнению В.Н. Муравьева, «время…, если рассматривать его как реальность, есть не что иное как изменение и движение» [77, с. 101], а время человека – не только физическое (астрономическое) время, используемое людьми для своей деятельности и жизни, но и этими людьми создаваемое, поскольку «каждый акт, меняющий мир, есть такое созидание» [77, с. 108]. Время – это не кантовская форма сознания. Только там, где есть «обособленное, индивидуализированное действие (выделено мной – В. А.) можно говорить о длительности существования чего-либо» [77, с. 153].

Каждый субъект, система имеет свое время. «Поскольку некоторые члены ее (действующей системы – В. А.) являются сознательными субъектами и создают поэтому свое время, часть времени системы им подвластно в виде зависящих от них последовательностей явлений. Остальная же часть времени системы остается принудительной для членов системы. Ибо внешне им навязывается…Соответственно мы имеем для каждого члена системы внутреннее, или подвластное ему, и внешнее, или принудительное время»[77, с. 153]. Расширение первого и есть «завладение большим кругом временности» [77, с. 154]. Эти круги времени – вдвойне актуальное настоящее время, т.е. для отдельного субъекта и для включающей его в себя социальной системы
(ср. «круги» у С. Аскольдова).

Преодоление времени и овладение временем. В.Н. Муравьев использует два основных термина. Книга называется «Овладение временем», но в самой книге чаще употребляется термин «преодоление». На наш взгляд, употребляются эти термины в разных смыслах, хотя автор специально это не обсуждает и употребляет их, похоже, как синонимы. «Преодоление времени» обозначает выход на конечность, дискретность времени в конкретной деятельности, в действиях конкретного человека или конкретной социальной системы, сохранение этой деятельности и ее результатов в памяти или в другой форме. Преодолению времени, таким образом, способствуют деятельность и ее материализованные в разной форме результаты, а также знание. «Решающая роль в деле преодоления времени принадлежит автономно действующим или сознательным существам», как элементам системы. Они – «двигатели и творцы времени», но они и «препятствие к овладению им» [77, с. 148]. «Преодоление времени требует множественности или … коллективности деятеля» [77, с. 145].

«Овладение временем» обозначает свободную деятельность людей в соответствии со знанием законов функционирования и развития общества как социальной системы. В.Н. Муравьев называет «овладением временем всякое вообще содержательно и целесообразно произведенное изменение в природе (и обществе – В. А.), поскольку оно создает или воссоздает реальность согласно имеющемуся образцу» [77, с. 126]. В этом выражается роль каждой отдельной личности в преодолении и овладении временем. «Всякое сознательное целесообразное действие, дающее нам власть над природой (или ее более полное, глубокое знание, понимание, что, по существу – одно и то же, если не иметь в виду грубую, незнающую силу – В. А.) есть в самом деле овладение временем. Сюда же следует отнести, конечно, и факты воли и нравственности» [77, с. 229].

«Теория овладения временем сводится в конце концов, в первую голову, к теории построения…, прежде всего, коллективов человеческих, а затем к теории воздействия этих коллективов на так называемые неодушевленные множества» [77, с. 106]. Конкретно В.Н. Муравьев считает проблему овладения временем «дальнейшим углублением проблемы НОТ (научной организации труда – В. А.), в особенности той части этой науки, которая касается использования времени», поскольку «использование времени переходит в овладение им» [77, с. 98]. (Ярким примером реализации такого перехода можно назвать повседневность профессора А.А. Любищева [44].) В.Н. Муравьев. справедливо называет овладение временем «одною из главных среди разумных целей человека» [77, с. 107].

В области производства В.Н. Муравьев видит «максимальные возможности создавать культуру и побеждать время в ограниченных областях» [77, с. 218]. В этой связи представляет интерес оценка В.Н. Муравьевым современного ему (и нам? – В. А.) западного общества. Он считал, что здесь производство создает «предметы не для овладения временем, а для времяпрепровождения. Человечество как бы задается не вопросом, как преодолеть время, …а как провести время, как убить время, остающееся каждому до часа смерти». Развивается производство «безделушек, вещей, перед которыми, по меткому наблюдению русских мыслителей, Герцена и Достоевского, так благоговеет средний европеец». (Здесь В. Н. Муравьев, кажется, слишком критичен и категоричен, хотя большая доля истины в суждении есть. Особенно при сравнении с Россией, которая всегда была в этом отношении беднее, не зарабатывая на эти безделушки.) «Жизнь культурных людей в современную эпоху, начиная с Возрождения…, протекает в формах крайне себялюбивого индивидуализма» [77, с. 219]. Производство обслуживает «миллионы маленьких, не связанных друг с другом индивидуальных миросозерцаний» и соответствующих экономических хозяйств («тупиков», как их называет В.Н. Муравьев), и регулируется «гораздо больше даже, чем экономическими законами, законами человеческой глупости и ничтожества – законами моды» [77, с. 220], за которыми, все-таки добавим, стоят не что иное как деньги, материальная выгода. По В.Н. Муравьеву, овладение временем – это «не стремление к пустому бытию, к продолжительности времени, могущего быть наделенным любым содержанием, а к жизни, содержащей полноту всех осуществляемых возможностей» [77, с. 229].

«Единая» система. В.Н. Муравьев считал, «что есть только один путь овладения временем: установление внутри системы согласия всех ее членов» [77, с. 165]. Для человека «преодоление времени связано с его разумностью и есть продукт согласия и  общего дела составляющих его биологических и физических элементов, клеток и атомов» [25, с. 235]. Чтобы делать это в рамках социальной системы, необходимы ее знание и способность ее изменять [77, с. 141]. «Будущее оказывается во власти всех участников системы, поскольку они действуют совместно и в согласии» [77, с. 163]. Это положение, как и положение об овладении временем были очень актуальны для нашей страны того периода. Да, В.Н. Муравьев был романтик, надеясь «в живую» осуществить идею овладения временем, как она ему представлялась. Однако реальность оказалась очень жестокой, нетерпеливой и довольно равнодушной к розовым мечтам. Идеи, которые соответствовали тому положению страны, были конкретны: выжить, выстоять, кто бы извне не посягнул на страну, народ, и победить, надеясь на себя, свой ум, способности, труд, терпение и в общем-то на моральную лишь поддержку трудящегося люда остального мира. Требовалось создание «единой», как бы в соответствии с  идеями В.Н. Муравьева, социальной системы, способной это сделать.

И такая система создавалась. Можно сказать, что в СССР во второй половине 1920-х и в 1930-е гг. вся «социология времени», практика использования времени, проблема «овладения временем» выразились в знаменитой задаче-лозунге И.В. Сталина. В  ней почти с абсолютной точностью был определен срок, «отпущенный» историей, точнее Западом, для России – Советской России – СССР, чтобы подготовиться к жесточайшей борьбе за свою жизнь, за свое социально-национальное своеобразие, как особой цивилизации.

В своем выступлении на Всесоюзной конференции хозяйственных работников в начале 1931 г. И.В. Сталин сказал: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Через несколько фраз он еще раз возвращается к этой задаче: «Максимум в 10 лет мы должны пробежать то расстояние, на которое мы отстали от передовых стран капитализма. Для этого есть у нас все «объективные» возможности. Не хватает только умения использовать по-настоящему эти возможности. А это зависит от нас. Только от нас!» [78, с. 362–363]. И страна смогла с неимоверными усилиями и жертвами преодолеть «век–полвека» своего технико-экономического отставания за 10 лет и с еще большими потерями, но выдержала удар европейского фашизма, опиравшегося на экономику почти всей высокоразвитой Европы. А потом, после колоссальных военных людских и материальных потерь, стать одной из двух сверхдержав. Оставалось только во-время несколько изменить акценты и направить созданный научно-технический потенциал на улучшение человеческой повседневности…

Это наше суждение нельзя, конечно, понимать как абсолютную апологию всего происходившего в послереволюционные годы, как полное оправдание тех репрессивных мер, которым были подвергнуты миллионы людей, в том числе и сам В.Н. Муравьев. Но это – обращение внимания на идеи, события, факты, действия и их последующие результаты.

Говоря о времени, В.Н. Муравьев по существу постоянно имеет в виду именно социальное время, т.е. время, «связанное» (несколько видоизменяя слова В.И. Вернадского о биологическом времени – В. А.) с жизнью человека, с существованием человеческого общества. Он вплотную подошел к понятию «социального времени», достаточно полно показав его содержание, хотя этот термин и не употребляет.

В.Н. Муравьев был одним из первых, кто по существу применил системный подход к анализу функционирования и развития социумов разного уровня с выделением их времен не столько как длительности их существования, сколько как их совокупного времени.

Выводы

1920-е гг. можно назвать периодом активизации «субъектов» социального времени. При этом основная направленность усилий этих субъектов выразилось в идее «овладения временем».

Почти все упомянутые попытки формально находились за пределами социологии, как она тогда понималась. Разве кроме теоретической и эмпирической попытки П.А. Сорокина использовать показатели времени в изучении влияния профессии на ее носителя, а также частично работы В.Н. Муравьева. Но это не препятствует нам рассматривать их как социологические по своей сути, исходя из нашего понимания социологии.

Термин «социальное время» в рассмотренных работах еще не употреблялся, хотя под «временем» чаще всего имелось в виду не абстрактное, абсолютное или даже просто астрономическое время, а именно время человека или общества, которое соответственно как-то используется.

Революционный период, с одной стороны, «уплотнил» время, интенсифицировал, ускорил многие экономические, политические, культурные процессы. Возникло достаточно стойкое и отвечающее реалиям настроение о возможности временем «управлять», а по существу так организовывать свою жизнь, что время становится не противником, которого надо преодолевать, а союзником в жизни, ее улучшении.

Рассмотренные в данном разделе работы явились очень важным, может быть, даже решающим шагом к теории социального времени.

Наряду с философской позицией в отношении времени как материалистической, так и идеалистической, возникла и по сути социологическая позиция.

В целом получается такое соотношение направлений мысли и практики: в теории, философии – «преодоление» времени, в практике, социологии, управлении – «овладение» временем. Естественно, это – два взаимосвязанных течения, хотя, возможно, и без буквальной связи, подкрепленной взаимными ссылками в публикациях.