Главная страница      

  Раздел IV. Самоидентификация сельского населения в новом социально-экономическом пространстве

   Глава 7 . СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ: КРИТЕРИИ И ФАКТОРЫ КАТЕГОРИЗАЦИИ

§ 1. Постановка проблемы

Социальная структура – одно из базовых понятий социологии, однако оно трактуется разными авторами по-разному. В широком понимании "социальная структура – это совокупность всех отношений, зависимостей, взаимодействий между отдельными элементами в социальных системах разного ранга". В качестве её элементов выступают социальные институты, социальные группы и общности разных типов [42, с. 15]. Другое определение, отражающее наиболее распространённый подход к пониманию социальной структуры – "это состав, положение и отношения групп, определяющих развитие социальной системы в целом" [9, с. 5].

В эмпирических исследованиях социальная структура представляется набором основных групп, дифференцированных по какому-либо критерию. Чаще всего – это материальное благосостояние или власть. Множество критериев дифференциации объясняется тем, что в любом обществе существует неравенство, как основа социального деления, но неравенство разное. Социальные группы могут различаться и, что важно, ранжироваться по уровню образования, доходов, стилю жизни, структуре потребления, владению собственностью и т.д. Самым важным критерием, определяющим социальный статус человека, является душевой доход, а экономическая дифференциация, равно как и стратификация соответственно становится наиболее значимой для исследований социальной структуры.

Но кроме моделей общества, которые “рисуются” исследователями, существует обыденное представление людей, “основанное на доводах здравого смысла о том, какова структура данного общества, как оно функционирует”, а также представление о своем месте в этой структуре. Для этого индивид “категоризирует” социальное пространство” [19, с. 50–51], т.е. находит критерии для выделения групп и определяет их особенности. Для человека существует естественная потребность “включения в социальные связи”, и при этом он вынужден не только “структурировать социум, в который он включён” [19, с. 54], но и “пассивно или активно самоопределяться в системе многообразных групп или общностей” [78, с 38]. Иными словами, речь идет о социальной идентификации, т.е. “самоопределении индивидов в многообразных группах”. Социальная идентичность, как результат процесса идентификации на данный период времени – это “осознание, ощущение, переживание своей принадлежности к различным социальным общностям – таким как малая группа, класс, семья, территориальная общность, этнонациональная группа, народ” [81, с. 159].

Проблема заключается в том, что в условиях глубоких общественных перемен и кризиса, охватывающего все сферы жизнедеятельности индивидов, их самоидентификация приобретает новые черты и особенности. В связи с этим “важно подчеркнуть, что взаимосвязь между человеком – создателем и социальным миром – его продуктом, является диалектической и будет оставаться таковой. То есть человек (конечно, не в изоляции, но в своей общности) и его социальный мир взаимодействуют друг с другом. Продукт оказывает обратное воздействие на производителя. Экстернализация и объективация – два момента непрерывного диалектического процесса. Третьим моментом этого процесса является интернализация (посредством которой объективированный социальный мир переводится в сознание в ходе социализации)” [2, с. 102].

Как показывают исследования, проведенные коллективом под руководством В.А. Ядова, наше общество проходит процесс “становления новой социальной субъектности” [78, с. 36]. “Пик социально-политического кризиса вызывает сильнейшую аномию и отчуждение буквально от всех социогрупповых образований”, а также потерю ясного представления о социальной структуре общества. Но “первые признаки стабильности побуждают людей адаптироваться к новой социальной реальности. Наблюдается усиление социально-групповых идентификаций”, а вместе с этим более чёткое представление о социальной структуре [81, с. 173]. Те критерии, которые выбирают индивиды для выделения групп, “составляющих”, по их мнению, социальную структуру, являются для них основными и для определения своего места в социальном пространстве.

Сложность изучения феномена социальной идентификации заключается в том, что "идентификация", "самоидентификация", "идентичность" – это понятия, являющиеся предметом изучения не только социологии, но в первую очередь психологии. Но поскольку самоидентификация не может происходить "в отрыве" от общества ("самоидентификация человеческих индивидов является во всех её проявлениях социальной"), то социология по праву может претендовать на изучение этого предмета. Психология изучает в первую очередь самоидентификацию, социология же – социальную (групповую) идентификацию, как процесс "самоопределения индивидов в многообразных группах" [81, с. 158–159].

Но, как уже говорилось, помимо исследователей, задающих гипотетическое деление населения на слои по доходам и иным критериям, существует само это население, имеющее свой взгляд на основные группы, "составляющие" в их понимании социальную структуру общества. Гипотетически можно предположить, что, занимая разные социальные позиции в обществе, разные социальные группы будут по-разному структурировать социальное пространство. Следовательно, они по-разному могут представлять и социальную структуру общества. Имеющиеся исследования в этой области в основном касаются городского населения. Значительно меньше исследований, освещающих проблему "видения" социальной структуры сельскими жителями. На какие группы они делят общество? Какие критерии структуризации социального пространства они используют, как размещают себя в этой структуре, как их реальные позиции в экономической стратификационной модели соотносятся с их ментальными представлениями, какие факторы влияют на этот процесс? Попытаемся ответить на эти вопросы.

Информационной базой послужили материалы упомянутого выше выборочного социологического обследования сельского населения Новосибирской области 1997 г. Выборочная совокупность (553 чел.) репрезентировала сельское население области по полу, возрасту, уровню образования. Основной метод сбора данных – анкетный опрос сельских жителей. Анкета содержала блок вопросов по самоидентификации сельских жителей в новом социально-экономическом пространстве. Для исследования субъективных представлений сельских жителей о социальной структуре в анкете содержались открытые вопросы типа: "Известно, что в обществе люди делятся на разные группы. На какие группы, по-Вашему, делятся люди в Вашем селе"? "К какой группе Вы отнесли бы себя"?

Одной из целей исследования было изучение представлений о социальной структуре в обыденном сознании сельских жителей и саморазмещении в ней.

При этом мы отдавали себе отчет в том, что отвечая на поставленные вопросы, сельские респонденты, по существу, структурируют локальную общность и дают свои представления о социальной структуре сельского населения, а не общества в целом.

Для реализации поставленной цели были решены следующие задачи:

   -  выявлены основные критерии типизации социума;

   -  выделены основные группы, составляющие социальную структуру сельского населения по выявленным критериям;

   -  определены объекты идентификации сельского населения;

   -  выявлены основные факторы самоидентификации;

   -  исследована взаимосвязь между ментальными представлениями и реальными позициями индивидов (групп) в социальной структуре общества.

При этом мы исходили из гипотезы, что "существует зависимость между реальным положением индивидов в социально-экономической структуре общества, их категоризацией социального пространства и самоопределением в нем". Характер этой зависимости можно представить следующим образом: чем более крайние позиции (по тому или иному критерию) занимает индивид или группа в реальной структуре общества, тем более значимым становится для него этот критерий в восприятии социальной структуры.

§ 2. Представления населения о социальной структуре сельского социума

Анализ эмпирических данных показал, что ответы респондентов в большинстве случаев контрастны и немногочисленны. Как правило, они построены по принципу дихотомии – "свои – чужие", "работящие – лодыри", "пьющие – непьющие". Иными словами, для большинства сельских жителей социальная структура представляется как биполярное пространство. Однако это не исключает существование и другого представления о социальной структуре как более сложном многокритериальном поле. В том случае, когда респондент использовал несколько критериев категоризации социума, они рассматривались как равноправные.

По частоте упоминаний можно выделить пять основных критериев структуризации сельского социума, соответствующих смысловым вариантам ответов респондентов: материальный статус, социальные качества населения, объем властных полномочий, вид занятости и профессия, принадлежность к коренному населению.

По материальному статусу, характеризующему материальное благосостояние или доход, сельские респонденты разделяют окружающих на "богатых и бедных", на "высокообеспеченных и малообеспеченных", на "зажиточных и простых", "на лиц с большим или меньшим достатком", на "богатых, средних и нищих" и т.п. Этот критерий типизации социального пространства использовали около 40% сельских респондентов. Причем большинство ответов данной группы – это дихотомическое разделение социального пространства на "богатых и бедных" (около 70% отве-тов этой группы). Примерно каждый десятый, использующий данный критерий типизации, представляет социальную структуру как более сложную, т.е. разделенную на три и более групп: ответы типа "богатые – средние – нищие" или "зажиточные – средние – ниже среднего – бедные". Остальные репонденты не выделяют каких-либо групп по данному критерию, относя все население к средним или беднейшим слоям (нищете).

По мнению Т.И. Заславской, "дифференциация доходов образует основу социальной стратификации, во всяком случае, в современной России" [9, с.15]. К подобным выводам приходят и другие исследователи. В частности, С.Г. Климова показала, что критерий "доход" в восприятии социальной структуры и идентификация по этому критерию становятся все более значимыми в современном российском обществе. Причем в тех сообществах, где расслоение на основе имущественной дифференциации сильнее, категоризация окружающих по размеру дохода становится основной. Разделение социального пространства на бедных и богатых, по мнению С.Г. Климовой, "обусловлено не только резким ростом имущественной дифференциации, но и убеждением в нечестности, незаконности получаемых доходов" [19, с. 57–58].

И в нашем обследовании встречались ответы такого рода: "в нашем селе люди делятся на простых, работящих и "присоски", которые едут, везут продукцию, а потом богатеют". Однако так думают не все сельские жители. Встречалось и иное представление о формирующихся стратах, в которых отражается трудовой характер нажитого богатства: "богатые, так как работают, и бездельники", "люди и те, кто сидит у них на шее".

Второй по значимости критерий структуризации социального пространства – социальные качества населения. Этот критерий включает три основания: нравственные характеристики, деловые качества и склонность к спиртным напиткам. Последнее качество, безусловно, влияет как на моральный облик индивида, так и на его деловые характеристики. По степени пристрастия к алкогольным напиткам сельское сообщество делится, по мнению респондентов, на “пьющих и непьющих”, на тех, “которые хотят жить хорошо и которые пьют”. Распространение алкоголизма и пьянства среди сельского населения нашло свое отражение в выборе критериев структуризации социума примерно 5% сельских респондентов.

Нравственный критерий охватывает все подмножество разделений окружающих по морально-этическим качествам, по основанию "плохой – хороший". Определяющими здесь стали такие ответы как “добрые – злые”, “нравственные – безнравственные”, “дружные – недружные”, "порядочные (отзывчивые, справедливые, честные) и непорядочные (жмоты, завистливые, грубые, бессовестные)", "воспитанные – невоспитанные". Каждое из этих значений как бы задаёт определённую жизненную стратегию, социальную ориентацию в мире, программируя в определенной мере жизненный путь человека. Этот критерий типизации социального пространства выбрали 15% опрошенных.

Деловые качества, важные, по представлениям рес-пондентов, для выбора жизненной стратегии и трудового поведения, послужили основанием для категоризации социума примерно для каждого десятого сельского респондента. По этому критерию социум поделен на “работящих (добросовестных, трудолюбивых, хозяйственных) и ленивых (лодырей, тунеядцев, бездельников, бесхозяйственных)”.

В совокупности по социальным качествам сельский социум типизирован 30% опрошенных. Иными словами, для сельских жителей при характеристике человека большее значение имеет не кто он, а какой он.

Примерно каждый десятый сельский житель использовал в качестве критерия типизации социального пространства наличие властных полномочий у той или иной группы. Он охватывает подмножество ответов, в которых фигурируют деление социального пространства на “начальство” и "не начальство". Ответы типа: “начальство и работяги, подчинённые”, “администрация – высший клан и низший клан”, “элита (конторские) и рядовые, простые люди”.

Обращают на себя внимание негативные характеристики начальства, данные сельскими респондентами: "они заелись, высокомерные", "безнравственные, завистливые", "пользуются результатами чужого труда", "они кое-что себе урвали", "администрация – это клан, у них своя структура", "начальники никогда не пропадут". В этих характеристиках отражается и специфика взаимоотношений этих групп, ответы типа: “начальники – рабы”, "господа – не господа", "власть имущие и зависимые, а также те, кто и вашим и нашим (т.е. умеющие жить в нынешних условиях)".

По этим высказываниям можно сделать вывод о том, что в современных условиях сельский социум разделяется на два если не враждебных, то, по крайней мере, недружественных полюса. На одном из них – начальство, а на другом – те, кто ощущает себя зависимыми, обездоленными, проигравшими от происходящих социальных и экономических преобразований.

Критерий – “занятость и профессиональная принадлежность” занимает четвертую позицию (5% ответивших). Сюда включены ответы типа: “работающие – безработные”, “интеллигенция и рабочие (колхозники)”, “коммерсанты – бизнесмены – крестьяне”, “бюджетники – колхозники – коммерсанты", "скотники – интеллигенция" и т.п. Согласно ранее проведенным исследованиям, в доперестроечное время "восприятие социальной структуры общества как состоящей из представителей разных профессий, к одной из которых принадлежит индивид" являлось главным [19, с. 70]. В современных условиях, судя по всему, принадлежность к определенной профессиональной группе стала менее значимой, так как она не гарантирует сельскому жителю ни постоянства места работы, ни стабильного или высокого заработка. В этом смысле принадлежность к той или иной группе по материальному благосостоянию дает человеку большую определенность для выбора "своих", имеющих сходные проблемы и интересы, а также самобытную стратегию поведения.

Одним из критериев разделения социального пространства оказалась принадлежность к коренному населению. В малых территориальных общностях, где “все на виду”, а социальные связи довольно крепкие, и индивиды сильнее в них вплетены, чем, например, “атомизированные” жители больших городов, появление “пришельцев извне” всегда заметно и может оставаться значимым на протяжении нескольких поколений. Этим объясняется разделение жителей села по признаку “коренные – приезжие”, “староцелинщики и пришлые (не видели целины)”. Критерий "принадлежность к коренному населению" занимает пятую (по частоте упоминаний) позицию (4%).

Выделение этого критерия связано, на наш взгляд, с таким явлением, как вынужденная миграция, которая охватила все регионы России, в том числе и сельские. Как показала практика, примерно половина вынужденных мигрантов и беженцев, немалая доля которых – бывшие горожане, оседает в сельской местности. Одни – в надежде закрепиться на новом месте, другие используют деревню как транзитный пункт для переселения в города. По-разному складываются отношения между мигрантами и коренными жителями. И хотя преобладает доброжелательное отношение к переселенцам, тем не менее, наблюдается некоторое отчуждение между коренным и некоренным населением [12]. В связи с этим показательны такие высказывания респондентов о разделении социума на коренных и приезжих: “коренные (трудолюбивые) и приезжие (ленивые)”, коренные с чувством зависти смотрят на приезжих, понаехало много, перемешалось”.

Другие критерии, такие как возраст, уровень интеллекта, национальность, конфессиональная принадлежность оказались наименее распространенными при типизации социального пространства. Их отметили по 1–1,5% респондентов.

В отдельную группу были выделены не определившиеся с ответом. Это лица, которые не смогли разделить окружающих на группы: ответы типа “нет групп – все равны, одинаковые” – 11,3%, или обозначить их по какому-либо критерию, ответы типа "всяких полно", "всякие есть" – 1,8% и затруднившиеся ответить – 12,9%. В целом более одной четверти сельских респондентов не смогли каким-либо конкретным образом структурировать социальное пространство. Это состояние неопределенности можно объяснить общим кризисным положением российского общества и потерей прежних социальных ориентиров, ломкой устоявшихся отношений и перетасовкой статусных пози-ций, вызывающих состояние растерянности и фрустрации у трудно адаптирующейся части населения. Отсюда неопределенность в представлении и описании социальной структуры.

Среди затруднившихся с ответом представлены лица всех возрастов. При этом социально дезориентированных лиц оказалось больше среди малообразованных групп населения. Если среди лиц, имеющих высшее образование, доля не сумевших структурировать сельское сообщество составила 12,3%, то среди имеющих среднее специальное образование – 18,2, а среди лиц со средним и ниже образованием – 30%. Доля мужчин, не сумевших структурировать социум, оказалась примерно на 10% выше, чем среди женщин. Это свидетельствует о более высокой степени информированности и включенности женщин в происходящие социальные процессы по сравнению с мужчинами. В числе не определившихся представлено как занятое, так и незанятое население.

§ 3. Саморазмещение сельского населения в социальном пространстве

Анализ показал, что при саморазмещении в изменившемся социальном пространстве сельские жители используют те же критерии, что и при его типизации. Основными из них являются материальный статус, социальные качества, место в профессионально-должностной иерархии.

По нашим данным, материальный статус в качестве критерия “интернализации” социальной структуры был актуален для 40% сельского населения. Из них 46% идентифицировали себя со средним слоем. Незначительная доля (примерно 4% этой группы) относят себя к промежуточному слою между “средними” и нищими”, “не нищие, маленечко что-то имеем, нас большинство”. Вероятнее всего, эти люди раньше имели средний достаток и в настоящее время стремятся сохранить свой прежний статус по материальному благосостоянию, а потому им трудно примириться с бедностью. К тому же срабатывает эффект запаздывания в стандартах потребления при резком переходе из одной страты в другую. 19% опрошенных или 46% тех, кто при саморазмещении типизирует социальное пространство по материальному статусу, идентифицирует себя с бедными слоями населения. Еще 3% опрошенных относят себя к беднейшим слоям, ответы типа: “нищие”, “низший клан”, “тощак”, “не бедные, а полумертвые”.

Думается, это вполне объяснимо в связи с резкой поляризацией (по уровню материального благосостояния) и обнищанием сельского населения. Исследования, проведенные В.С. Тапилиной, показали, что с начала экономических реформ для сельского населения Сибири характерна высокая нисходящая мобильность по материальному благосостоянию, и как следствие этого – широкое распространение бедности. При этом на начальной (временной, ситуативной) стадии бедности, при которой люди испытывают материальную нужду в течение одного-двух лет, находится 42% населения, “наследственными” бедняками (находятся в материальной нужде всю жизнь) считают себя 7% опрошенных [62, с. 62–63]. Среди тех, кто типизирует социальное пространство по материальному статусу, к обеспеченному слою смогли отнести себя менее 2% сельских жителей.

Каждый пятый сельский житель идентифицирует себя с группами, выделенными по критерию “социальные качества”. Из них 15,6% склонны описывать себя, используя положительные нравственные и деловые характеристики: “добрый”, “честный”, “бережливый”, “работящий”, “хозяйственный”, “патриот села”. При этом явно превалируют нравственные характеристики. Около 3% респондентов среди положительных характеристик указали на отсутствие пристрастия к алкоголю: “непьющий”, “малопьющий”, “среднепьющий”. Около 2% опрошенных при са-моидентификации использовали отрицательные, уничижительные характеристики: “непредприимчивый”, “глупый”, “обидчивый”, “неграмотный”, “неугодный начальству”, “отверженный”. Можно предположить, что эта группа наименее адаптированных, не приспособленных к функционированию в изменяющейся социальной среде.

Каждый десятый респондент идентифицирует себя с обобщенными типизированными в их сознании социально-профессиональными группами, ответы типа: “рабочие”, “трудяги”, “труженики”, “пролетарии”, “крестьяне”, “специалисты”, “служащие”. Профессиональные группы в качестве объектов идентификации актуализированы 14% сельских респондентов.

Около 4% сельских респондентов идентифицируют себя с группами, выделенными по критерию “местный – приезжий”. Что касается самоидентификации селян с группами, обладающими разным объемом властных полномочий, то выделены следующие группы идентификации: “хозяева” (0,2%), “подчиненные” (2,5%). Остальные объекты идентификации менее значимы.

Таким образом, при саморазмещении критерий “профессионально-должностная принадлежность” переместился с 4-й на 3-ю позицию, властные отношения, напротив, с 3-й позиции – на 4-ю. Принадлежность к местному населению, как и в случае типизации социума, осталась на 5-й позиции по частоте упоминаний.

Важно отметить, что наряду с так называемой “позитивной” идентификацией, когда человек чётко определяет себя как представителя какой-либо конкретной группы (например, я – бедный), встречается ряд ответов, которые можно отнести к разряду “негативной идентичности” или “диффузной враждебности”. Негативная идентич-ность, как пишет В.А. Ядов, проявляется в тех случаях, когда человек “знает, кем он не является, но не очень понимает, к каким группам и общностям он принадлежит” [81, с. 177]. Это, например, ответы типа “я – не коммерсант”, “не бизнесмен”, “мы – не господа”. Подобный способ самоопределения чаще встречается в условиях социальных перемен и нестабильности, когда происходит “ломка” устоявшейся системы социальных идентичностей, и человек затрудняется с чётким отнесением себя к какой-либо социальной группе. Но при этом он точно знает, что не принадлежит к какой-либо другой группе, более удалённой в социальном пространстве, к той чужой, которая никак не может обеспечить защиту его жизненных интересов и от которой, возможно, исходит опасность ущемления его интересов.

Особое подмножество, как и в случае типизации социального пространства, составили “не определившиеся” (13,9%). Из них лица, не имеющие, судя по ответам, группового объекта идентификации, ответы типа: “мы сами по себе”, “не принадлежим ни к какой группе” составили 11%. Лица, не выделяющие себя из общей однородной массы, ответы типа: “мы как все”, “как все, так и я” – составили 21%. Незначительное число ответов (менее 2%) составили долю тех, кто собственную позицию воспринимает сквозь призму восприятия ее другими, ответы типа “пусть соседи оценят”. Примерно каждый десятый вообще не смог дать ответ на данный вопрос. При этом среди молодежи и лиц с низким образованием доля не определившихся несколько выше по сравнению с другими группами. По мнению В.А. Ядова, в посттоталитарном обществе “состояние маргинальности становится как бы нормой, привычным самоощущением, следствие чего – распад социальных связей и хаотическая смена неустойчивых социальных самоидентификаций, социальная апатия, снижение мотивации целеустремленной групповой деятельности, доминанта самосохранительного поведения” [81, с. 163].

§ 4. Соотношение ментальных и реальных социальных позиций

(Расчеты, приведенные в данном параграфе, выполнены студенткой НГУ А, Трушкиной).

Для выявления взаимосвязи между реальным социальным статусом индивидов по уровню доходов и особенностями структурирования социального пространства были выбраны два индикатора, характеризующие материальный статус респондента – величина месячного душевого дохода и субъективные оценки респондентов материального положения их семей.

Шкала, используемая для субъективной оценки материального положения семьи, предусматривала шесть градаций: высокообеспеченные, выше среднего уровня, среднеобеспеченные, ниже среднего уровня, бедные, очень бедные. Идентификация социальных групп по данной шкале материального благосостояния выглядит следующим образом. Около 40% респондентов отнесли себя к среднеобеспеченным, 31% – к группе с достатком ниже среднего уровня. Пятая часть опрошенных считает себя бедными людьми и еще 7% – очень бедными. Самая малочисленная группа населения (менее 1%) – это те, кто причислил себя к высокообеспеченным или к группе с доходами выше среднего уровня, 3,5% респондентов не смогли разместить себя на оси “материальное положение”.

Анализируя таблицу сопряженности переменных, отражающих субъективные оценки материального благосостояния и критерии типизации социального пространства, получаем следующую информацию. Почти половина (48,8%) респондентов, считающих себя очень бедными, видят социальную структуру, состоящую из групп, различающихся именно по уровню материального благосостояния. Примерно то же можно сказать и относительно самой малочисленной группы, относящих себя к высокообеспеченным. Доля выбравших критерий “доход” при структурировании сельского социума здесь также высока и составляет 47,2%. Причем это единственный критерий, используемый представителями данной группы при разделении социума. Оставшаяся часть “высокообеспеченных” не смогла определиться с ответом. В других группах доля, структурирующих социальное пространство по критерию “материальное благосостояние”, заметно ниже и составляет примерно 34–36%, хотя это наиболее часто встречающийся критерий типизации социального пространства. Из этого следует, что наиболее значим критерий “материальное благосостояние” для крайних групп: самых бедных и самых “богатых”.

Следующим шагом анализа было сопоставление объективного ряда распределения групп по душевым доходам с распространенностью критерия дохода при типизации социального пространства. Вначале вариационный ряд распределения среднедушевых доходов был разделен на 5 равнонаполненных групп (квинтилей). В первую квинтильную группу вошли беднейшие слои с доходами менее 58 тыс. руб. (неденоминированных) в месяц, во вторую – с достатком ниже среднего и с доходами от 58 до 151 тыс. руб. Средний слой, имеющий доход от 152 до 265 тыс. руб., образовал третий квинтиль. В четвертый – включены группы, чей душевой доход превышал средний уровень и составил 266–300 тыс. руб. И, наконец, пятый квинтиль представлен “богатой” частью сельского населения, имеющий доходы свыше 350 тыс. руб. в месяц. Максимальный размер душевого дохода по данной выборке – 2010 тыс. руб. в месяц, минимальный – 0 рублей (денег не получали), при этом размер душевого дохода внутри выделенных групп значительно варьировался. Если доходы внутри первых четырех групп отличались не более чем на 100 тыс. руб., то в группу высокообеспеченных попадали лица со значительным разбросом в уровне доходов.

Проанализировав таблицу сопряжённости двух признаков: фактический доход и критерии структуризации социального пространства, можно также говорить о том, что для каждой доходной группы наиболее значимым критерием категоризации социального пространства является доход или материальный статус. Причём значимость этого критерия зависит от уровня реальных душевых доходов данной группы. Так, среди “очень бедных” доля сторонников разделения окружающих по материальному статусу самая большая – 44%, для “бедных” она несколько ниже – 37%. В группе с достатком ниже среднего уровня, а также в группе со средними доходами процент выбравших данный критерий примерно одинаковый и составляет 33 и 35% соответственно. При переходе к более обеспеченным группам доля респондентов, типизирующих социальное пространство по данному критерию, снижается и составляет 32%. Напрашивается вывод о том, что критерий “доход” имеет большую важность для людей, находящихся на самой низкой ступени иерархии по материальному благосостоянию.

Для более тщательной проверки выдвинутой ранее гипотезы о том, что чем более крайние позиции (по тому или иному критерию) занимает индивид в реальной социальной структуре общества, тем более значимым для него становится этот критерий при типизации социального пространства, были проделаны следующие процедуры. Во-первых, был составлен более подробный вариационный ряд распределения респондентов по уровню среднедушевых доходов, с тем чтобы разбить на подгруппы слой “обеспеченных”. В результате были получены следующие группы:

   1) не получали денег совсем         –   –

   2) очень бедные                            –    до 100 тыс. руб.

   3) бедные                                      –    от 101 до 200 тыс. руб.

   4) со средними доходами              –    от 201 до 400 тыс. руб.

   5) выше среднего уровня             –    от 401 до 800 тыс. руб.

   6) высокообеспеченные               –    свыше 800 тыс. руб.

Затем полученный ряд распределения доходов был сопоставлен с переменной, отражающей критерии категоризации социального пространства. В результате была получена следующая картина. Как и при первом (квинтильном) разбиении доходных групп, примерно 40% самых бедных сельских жителей при типизации социального пространства выбрали критерий “доход”. По мере возрастания уровня доходов важность этого критерия вначале убывала, а затем для высокообеспеченных групп сельского населения, имеющих душевой доход более 800 тыс. руб. в месяц, значимость рассматриваемого критерия значительно возросла. Примерно 56% “богатых” использовали критерий “материальное благосостояние” при структурировании сельского социума.

Следующая процедура состояла в статистической оценке наличия взаимосвязи между рассматриваемыми переменными. С этой целью были рассчитаны коэффициенты правдоподобия и Z-статистики отклонения частот [44, 82]. Небольшие значения этого критерия, а также величины его наблюдаемой значимости (далекое от нуля) свидетельствуют о том, что вероятность существования устойчивой связи между уровнем доходов и уровнем предпочтений критерия “доход” при типизации социального пространства – невелика. Однако постулирование отсутствия общей связи между переменными потребовало дополнительной проверки. С этой целью были рассчитаны Z-статистики отклонения частот для крайних доходных групп, “замкнутых в кольцо”. Расчеты показали, что в условиях односторонней зависимости 0,05 есть основание говорить о существовании положительной взаимосвязи (или о таковой тенденции) между описанием социальной структуры в терминах “богатства-бедности” и крайним (самым низким и самым высоким) уровнем душевых доходов.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что положение индивида в реальной социальной структуре, рассматриваемое как положение в иерархии по материальному благосостоянию, действительно влияет на то, каким образом индивид структурирует социальное пространство. Есть достаточно оснований утверждать, что самые крайние позиции, занимаемые индивидами на оси “материальное благосостояние”, повышают значимость критерия “доход”. По всей вероятности, это связано с тем, что постоянная нехватка денег на одном полюсе или появление широких возможностей, связанных с повышением статуса по материальному благосостоянию, – на другом, оказывает заметное влияние на сознание индивидов. И для них резкое расслоение общества на бедных и богатых является наиболее актуальной проблемой, так как крайние позиции богатых и бедных, во-первых, ставят их в оппозицию друг к другу, а во-вторых, их стиль жизни отличается от стиля жизни “промежуточных” слоев, составляющих большинство населения. Но при этом важно и то, какой уровень материального благосостояния индивид воспринимает как свой.

Эти утверждения корреспондируются с выводами других авторов о том, что трансформация социально-экономических условий жизни постсоциалистического общества приводит к качественному изменению социальных идентичностей, в которых начинают отражаться реально занимаемые индивидами и группами позиции в социальной структуре [7, 61, 79].

Глава 8. СОЦИАЛЬНАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ

§ 1. Социальная самоидентификация сельского населения

По мнению В.А. Ядова, “социальная идентичность есть осознание, ощущение, переживание своей принадлежности к различным социальным общностям – таким как малая группа, народ, общественное движение, государство, человечество в целом” [80, с. 9]. Самоидентификация – самооценка собственных личностных свойств и потенций в качестве деятельного субъекта, включая физические, нравственные, психические и иные качества, как они представляются индивиду в его собственном самосознании и в восприятии других, прежде всего со стороны референтных групп [20].

Как отмечается многими исследователями, современный этап развития российского общества характеризуется утратой социальными общностями прежних идентичностей и их стремлением к обретению новых. Это порождает соответствующие модели конструирования социального пространства: этносоциальные, корпоративные, сословные (казачество, дворянство, идея земств и т.д.) [5, 64, 74, 77 и др.].

В обследовании 1996 г. для выявления социальной идентификации сельских жителей использовался вопрос: “С кем Вы в большей степени ощущаете общность интересов, целей?” (распределение ответов представлено в табл. 8.1). Не имея оснований для прямых сравнений, мы можем говорить лишь о некоторых тенденциях в формировании идентичностей у сельского и городского населения [7, 19, 78, 79, 81 ].

Иерархия идентификационных предпочтений сельских жителей сибирского региона мало чем отличается от общероссийских. В ней также зафиксировано доминирование первичных групп и общностей (семья, близкие родственники, друзья, товарищи по работе, люди той же профессии) над вторичными (воображаемыми). Обращает на себя внимание тот факт, что вторичные группы или общности среди объектов идентификации у сельских жителей занимают заметное место. К ним прежде всего относятся группы близких по убеждениям людей, а также группы населения, которые имеют те же проблемы, трудности и беды.

§ 2. Производственный коллектив как объект идентификации сельских работников

В ходе исследования проверялась также гипотеза о сохранении значимости для сельских работников корпоративной солидарности после реорганизации коллективных хозяйств и развития частного сектора аграрной экономики. Анализ полученных материалов свидетельствует о высокой степени идентификации сельских работников с трудовым коллективом, в котором они работают. Так, на вопрос “Заденут ли Ваше самолюбие слова о том, что Ваш коллектив (бригада, звено) работает плохо, но лично к Вам никаких претензий нет?”, положительно ответило три четверти опрошенных. Доля отрицательных ответов типа: “Нет, с какой стати” была значительно меньше – 13%. Каждый десятый респондент не смог дать определенного ответа на данный вопрос.

При этом среди молодежи вербализованная связь с коллективом слабее, чем среди лиц среднего и старшего поколения. Так, в группе лиц старше 30 лет на упомянутый вопрос положительно ответили более 80%, а среди лиц в возрасте до 30 лет – чуть больше 60% респондентов. Доля лиц, давших отрицательный ответ на этот вопрос, среди молодежи вдвое выше, чем среди лиц среднего и старшего возраста (22 против 10%). Очевидно, индивидуальные ценности, приходящие на смену корпоративным, коллективистским, с большей готовностью воспринимаются молодежью и более скептически – старшим поколением, воспитанным на социалистических идеалах и не имеющем реальной альтернативы коллективному труду на государственных предприятиях или в колхозах.

Существенных гендерных различий в отношении к делам коллектива не выявилось. О влиянии форм собственности на формирование ориентаций сельских работников, на наш взгляд, судить еще рано. Новые формы хозяйствования находятся на стадии своего становления и вряд ли могли оказать устойчивое влияние на сознание сельского населения, хотя некоторые различия в отношениях к делам коллектива на предприятиях с разной формой собственности уже наблюдаются.

О высокой степени идентификации сельских работников с производственными коллективами свидетельствуют также ответы на вопрос о том, какие характеристики работы наиболее значимы для них. Наличие хорошего коллектива входит в число наиболее значимых характеристик труда для сельских работников и занимает четвертое место (после хорошей оплаты, содержательности и общественной полезности труда).

Косвенным показателем интеграции сельских работников с производственным коллективом могут служить, на наш взгляд, и ответы на вопрос “Какие проблемы волнуют респондента, когда он думает о работе?”. Помимо оплаты труда (низкие заработки, систематическая ее задержка) и безработицы работников волнуют разрушение коллективных хозяйств, их материально-технической базы, отсутствие молодежи, халатное отношение к труду. Тревожным фактом является то, что каждого десятого никакие проблемы на работе не волнуют, а еще каждый десятый респондент вообще не думает о работе.

Нам представляется, что основная идея проводимых реформ по их замыслу (по крайней мере, на уровне деклараций) была направлена на активизацию потенциала граждан России, на повышение их экономической и социальной активности. Но реальные процессы, происходящие в стране в целом и в российской деревне, в частности, свидетельствуют скорее об обратном. Непоследовательная и непродуманная аграрная политика не содействует преодолению отчуждения работников от труда, так как кардинальных изменений экономических отношений в аграрном секторе в связи со сменой форм собственности и форм хозяйствования не наблюдается.

Углубление отчуждения работников от труда проявляются также в структуре мотивов трудовой деятельности. В ходе опроса 1996 г. сельским работникам задавался вопрос о том, что их побуждает выходить каждый день на работу, несмотря на множество проблем, включая систематическую задержку заработной платы.

По характеру ответов можно говорить о том, что профессиональная мотивация трудовой деятельности (профессиональная, “протестантская” и патриотическая мотивация) занимает меньшую долю в структуре мотивов по сравнению с другими мотивами, % к числу опрошенных:

  -  профессиональная мотивация трудовой деятельности

     ответы типа: “профессиональный долг”, “любовь

     к профессии”, “интерес” – 21,2;

  -  “протестантская” мотивация

     осознание работы как неотъемлемой черты образа

     жизни: ответы типа “не могу не работать”,

     “человек должен работать” – 11;

  -  патриотическая мотивация

     “чувство ответственности перед коллективом,

     перед людьми”, “совесть” – 10,3;

  -  привычка – 18;

  -  безысходность – 28,8;

  -  надежда на улучшение положения – 17.

Таким образом, с одной стороны, производственный коллектив является одним из значимых объектов идентификации сельских работников и корпоративной солидарности. Но под влиянием негативных процессов, происходящих в обществе в целом и аграрном секторе в частности, наблюдается нарастание процессов отчуждения работников от труда и производственного коллектива независимо от формы собственности предприятия, что является тревожным симптомом, грозящим дальнейшим снижением эффективности проводимых преобразований на селе.

§ 3. Саморазмещение в пространстве новых хозяйствующих субъектов

Радикальные преобразования экономических отношений на селе – возрождение института частной собственности на средства производства, в том числе на землю, реорганизация колхозов и совхозов, изменение организационно-правовых форм хозяйствования, развитие частного предпринимательства и фермерства – создали реальную основу для радикального изменения социально-экономической структуры аграрного сектора. Наряду с традиционными социальными группами появились новые социальные слои и группы: предприниматели, фермеры, акционеры, коммерсанты.

В этих условиях чрезвычайно важно выяснить, к какой социальной группе относит себя тот или иной индивид или группа – к старым традиционным или вновь формирующимся, насколько значим для индивида или группы производственный коллектив как объект идентификации; какие факторы определяют саморазмещение социальных групп в пространстве новых хозяйствующих субъектов. С этой целью в анкете 1997 г. был предусмотрен вопрос о самоидентификации респондентов с формирующимися хозяйствующими субъектами: “После всех преобразований на селе кем Вы себя ощущаете, к какой группе себя относите”, % к числу опрошенных:

            Хозяин, собственник – 3,7

            Наемный работник – 35,0

            Равноправный член коллектива – 29,4

            Ни к какой, я сам по себе – 6,6

            Затруднились с ответом – 15,3

Как видим, несмотря на проведенную реорганизацию коллективных хозяйств, наделение крестьян земельными и имущественными паями, лишь незначительное меньшинство почувствовали себя совладельцами средств производства и отнесли себя к группе хозяев, собственников. Большинство же опрошенных ощущают себя наемными работниками.

Быть хозяином, по представлениям сельских жителей, значит принимать самостоятельные решения, вести самому хозяйство, ни на кого не надеяться (30% ответов), ни от кого не зависеть (26%), обладать свободой действий (13%), работать на себя и жить за счет своего хозяйства (15%). Однако 5% респондентов считают, что хозяин – это человек, которого не любят окружающие. И хотя эти респонденты сами отнесли себя к этой группе, по их мнению, хозяевами они стали в силу обстоятельств, и такой судьбы они не пожелали бы другим.

Как показали специальные исследования, проведенные М.А.Шабановой (См. работу: М. Шабанова. Социология свободы: трансформирующееся общество. - М.: МОНФ, 2000, с. 181.), новые права и свободы остаются невостребованными со стороны весьма многочисленных групп, в то время как многим недостает прежних прав и свобод. Желаемая институционально-правовая свобода в селе особенно сильно расходится с декларированной институционально-правовой свободой. Так, весьма многочислен-ная часть опрошенных жителей сибирских сел (42%) утверждает, что их вполне устраивали прежние права и никакие новые права им не нужны. Отношение этой части селян к декларированным в ходе реформ правам либо равнодушное, либо враждебное. Взятое в отдельности ни одно из провозглашенных в ходе реформ прав – будь то социально-экономическое, политическое или социально-территориальное – пока не является значимым для большинства сельского населения.

Наиболее негативный образ в глазах сельских жителей формируется относительно наемного работника. В представлениях сельских жителей быть наемным работником – значит быть рабом, наемником, полностью зависеть от начальства, не иметь возможности делать то, что хочется. Быть наемным работником – значит быть бесправным (ответы типа "Наняли – работаем, захотели – выгнали", "Мы ничего не решаем", "Мы не устанавливаем, когда работать, а когда нет, могут и ночью поднять", "Куда податься не знаешь", "Отработал – как принуду отбыл, и каждый орет", "Работаешь и денег не видишь", "Чуть против сказал – ищи другую работу"). Многие респонденты наемный труд характеризуют как подневольный: "Пашешь как батрак", "Батрачим на чужого дядю, пахана, хозяина, испытывая при этом унижение и тягость".

Формирование негативного образа наемного работника представляется очень серьезной проблемой. Безусловно, оно отражает реальную картину в сфере сельскохозяйственного труда: частые и серьезные нарушения трудового законодательства на предприятиях всех форм собственности, незащищенность простых сельских тружеников от произвола в трудовой сфере. Кроме того, оно сопряжено с ухудшением самочувствия и неудовлетворенностью своим положением значительной доли сельских работников, которые привыкли работать в коллективных хозяйствах, где ощущали себя равноправными членами коллектива.

В представлениях сельских работников быть равноправным членом коллектива – значит иметь возможность участвовать в делах коллектива и сообща принимать решения (22% ответов), в равноправном и открытом распределении доходов, льгот (17%). Для многих – это означает работать как все (17%), общаться с людьми, со своим коллективом (12%), а также открыто высказывать свою точку зрения, быть уверенным, что этот совет будет услышан.

Около одной трети сельских работников составляют маргинальные, “социально дезориентированные”, “не нашедшие себя” группы. Они не отнесли себя ни к какой из указанных групп или затруднились с ответом. Анализ социально-демографического состава этих групп показал, что среди них примерно в равной мере представлены лица разных возрастов, имеющих неодинаковый уровень образования, занятые в разных сферах экономики. Это свидетельствует о том, что самоопределение, саморазмещение сельских работников в новом социально-экономическом пространстве в большей степени зависит от внешних социетальных факторов, нежели от факторов субъективного порядка. Следовательно, социальное самочувствие и социальная активность данной группы может быть улучшена только в результате изменения социально-экономической ситуации в стране, а также в случае коренного изменения системы экономических отношений в аграрном секторе.

Таким образом, проведенное пилотное исследование проблем социальной идентификации сельского населения не дает нам оснований для широких обобщающих выводов. Полученные результаты позволяют не столько ответить на вопросы, сколько сформулировать проблемы и высказать некоторые гипотетические предположения относительно идентификационных предпочтений российского крестьянства и обусловливающих их механизмов.

  -  Для сельского населения характерна та же доминанта идентификационных предпочтений, что и для других групп населения: превалирование идентификаций с первичными группами над вторичными.

  -   Сохранение высокой значимости корпоративной солидарности для сельских работников.

  -   Повышение значимости солидарностей, возникающих на базе общности взглядов и убеждений в процессе перехода к гражданскому обществу и формирования новых политических сил и движений.

  -   Появление новых солидарностей и общностей по признаку социального положения в обществе как следствие резкого социального расслоения общества на фоне общего снижения уровня жизни населения.

  -  Формирование идентификационных стратегий молодых и более образованных слоев сельского населения под влиянием ценностей рыночной экономики.

  -   Взаимозависимость идентификационных и жизненных стратегий общественных групп.

  -  Вектор направленности от групп, воспринимаемых индивидами как “своих”, к “чужим” носит враждебный негативный характер.

Основными механизмами, формирующими идентичности сельского населения, являются изменение форм собственности и форм хозяйствования на селе; социальное расслоение общества; формирование в сознании сельского населения негативного образа “новых русских” и “новых богатых”; нарастание процессов отчуждения социальных групп; изменение механизмов социальной мобильности и социальной стратификации общества; дифференциация возможностей разных групп для социального продвижения. Резонно предположить, что в условиях нестабильного социума и транзитивной экономики механизмы формирования новых общественных солидарностей и идентичностей отличаются от тех, что протекают в стабильных обществах. Исследование этих механизмов – перспективная научная задача.

Глава 9 (заключительная). ИТОГИ РЕФОРМИРОВАНИЯ И ПЕРСПЕКТИВЫ АГРАРНОГО СЕКТОРА РОССИИ

§ 1. Парадоксы аграрной реформы

Подводя общие итоги, можно отметить следующее. Если судить по формальным показателям, то задуманные преобразования достигли определенной цели: сократилось число колхозов и совхозов, появились признаки многоукладности экономики, разнообразия форм собственности. Но какова эффективность этих преобразований, какова их социальная цена? Постараемся ответить на эти вопросы с позиции социолога.

Динамика развития трех сегментов аграрной экономики ярко показывает первый парадокс аграрной реформы, проявившийся в экспансии мелкотоварного производства. Вопреки намерениям реформаторов ведущими секторами сельскохозяйственного производства стали не фермерские хозяйства и не акционированные коллективные хозяйства, а личные подсобные хозяйства сельских жителей. Не имея никаких средств механизации (отчасти в силу неразвитости рынка малогабаритной техники, приспособленной для использования в приусадебных хозяйствах, но в большей степени из-за отсутствия средств у сельского населения для их приобретения), владельцы ЛПХ смогли удвоить объемы производства и товарности этой категории хозяйств исключительно за счет увеличения затрат собственного труда.

Однако экспансия мелкотоварного производства имеет и много минусов – происходит натурализация хозяйства, возврат к бартерным формам обмена, снижение технического уровня производства, несоблюдение требований агротехники, обострение социальных и экологических проблем. По данным выборочного обследования, проведенного органами государственной статистики в Новосибирской области в июле 2000 г., ввиду ухудшения финансового состояния крестьянских хозяйств, ежегодно ими не используются значительные площади сельскохозяйственных угодий. Так, обследование показало, что только 22% опрошенных фермеров использовали по назначению все предоставленные им сельскохозяйственные угодья, 36%  менее, чем наполовину. В 1999 г. в Новосибирской области не функцио-нировали 57 крестьянских хозяйств, имеющих 2249 гектаров земли. Основной причиной, по которой фермеры не сеяли, является отсутствие денежных средств на закупку семян, удобрений, техники, оплату услуг и работ по обработке полей. Из-за невозможности обработки выделенных участков земли в 1999 г. более 2% общей площади земли сдавалось фермерами в аренду другим землепользователям [38 , с.10].

Второй парадокс современных аграрных преобразований заключается в неэффективности “капитализации” аграрной экономики. Субъекты политики уже сами вынуждены теперь признать, что вместо неэффективного государственного сектора экономики после реформирования они получили неэффективный частный сектор. В результате проведенных преобразований резко увеличилось как число убыточных хозяйств, так и их удельный вес. На наш взгляд, главными причинами этого является формальность проведенных преобразований. Организационно-правовой статус колхозов и совхозов был изменен, но суть экономических отношений осталась прежней. Положение работника в системе производственных отношений практически не изменилось. Большинство работников так и не ощутило разницы между их положением на предприятии как наемных работников и как совладельцев средств производства, а потому не произошло существенного изменения мотивации труда и моделей их трудового поведения. Установленные разграничения прав и ответственности между собственниками (акционерами) и управляющими (директорами) соблюдаются не всегда. Во многих случаях директора фактически отстраняют акционеров, в том числе крупных, от принятия важнейших решений, относящихся к непосредственной компетенции собственника [37].(См. Послание Презедента Российской Федерации  Федеральному Собранию // Российская газета, 1997, 7 марта.)

Не заработал пока в полном объеме и экономический механизм реализации права собственности крестьян на земельные доли и имущественные паи. Как показали наши исследования в Новосибирской области, более 80% опрошенных ничего не получают на свои имущественные паи и земельные доли, переданные ими в пользование сельскохозяйственных предприятий. Большинство предприятий из-за крайне тяжелого экономического положения не в состоянии выплачивать какие-либо дивиденды своим работникам. Такая же ситуация складывается и в других регионах страны.

Не заработал пока в полном объеме и экономический механизм реализации права собственности крестьян на земельные доли и имущественные паи. Как показали наши исследования в Новосибирской области, более 80% опрошенных ничего не получают на свои имущественные паи и земельные доли, переданные ими в пользование сельскохозяйственных предприятий. Большинство предприятий из-за крайне тяжелого экономического положения не в состоянии выплачивать какие-либо дивиденды своим работникам. Такая же ситуация складывается и в других регионах страны.

Сами же предприятия, согласно материалам выборочного обследования, главными факторами, ограничивающими развитие сельскохозяйственного производства, считают следующие [49, c. 378], % от числа обследованных хозяйств:

     – неплатежеспособность покупателя – 48

     – недостаток финансовых средств – 78

     – высокие ставки по кредитам – 55,

     – высокие налоги – 75

      - диспаритет цен на материально-технические

        ресурсы и продукцию сельского хозяйства – 87

     – недостаток оборотных средств – 50

    – изношенность материально-технической базы – 93

     - истощенность природных ресурсов хозяйства

       (почвы, генофонда растений, животных) – 50

     - недостаток реальных прав и полномочий у

       руководителей хозяйства – 14

    - неэффективная государственная поддержка

      товаропроизводителя – 84

За годы реформ почти на 30 млн. га, или на 1/4, сократились посевные площади, более чем на 50% – поголовье продуктивного скота и птицы. Капитальные вложения в АПК (в сопоставимых ценах) уменьшились в 20 раз, объемы мелиоративных работ – в 30 раз. Парк основных видов сельскохозяйственных машин сократился на 40–60% [6, с. 3–12]. Доля сельского хозяйства в общих расходах федерального бюджета неуклонно снижается. В 1991 г. она составила 19,8%, в 1995 г. – 3,8, в 1997 г.– 2,4, в 1998 г. – 1,9 и в 1999 г. – 1,6% [51, с. 21].

Третий парадокс проводимых реформ заключается в том, что они не только не содействуют формированию рыночного сознания и поведения работников в сфере экономики, но практически разрушают трудовую мотивацию. Наиболее ярко эти проблемы проявились именно в аграрной сфере, где усилился дисбаланс между растущей ориентацией работников на заработок и снижающимися возможностями сельскохозяйственных предприятий для материального стимулирования работников. На сегодняшний день заработная плата работников сельского хозяйства – самая низкая в стране, она составляет менее 40% общероссийского уровня средней заработной платы, не соответствует прожиточному минимуму, а ее выплата систематически задерживается на несколько месяцев и более длительный срок. Кроме того, разрушена связь зарплаты с результатами и квалификацией труда работников. По мнению одной трети сельских работников, размер их заработка практически не зависит от результатов деятельности предприятия, на котором они работают. Полностью отсутствуют моральные стимулы к труду, резко сократились возможности сельскохозяйственных предприятий решать социальные проблемы работников.

Заработная плата для сельских работников перестает быть основным источником существования. По данным опроса сельского населения 1997 г. (N= 553)около 40% опрошенных ответили утвердительно на этот вопрос, для других 40% респондентов основным источником денежных и натуральных доходов является личное подсобное хозяйство. Следствием этого явилось резкое снижение мотивации к профессиональной, качественной и эффективной работе, а также резкое падение престижа труда в общественном производстве, особенно среди сельской молодежи. Последние опросы показали, что более 30% сельских жителей согласились бы вообще не работать, если бы пособие по безработице было достаточным для безбедной жизни. Между тем еще три года назад (в 1993 г.) положительно на этот вопрос ответил лишь каждый десятый сельский респондент. < /FONT>